– Вы раньше здесь бывали?

Это были первые слова Адама Мэйсона, обращенные к Наташе, с момента их знакомства, состоявшегося полчаса назад. Она украдкой посмотрела на него:

– Не уверена. Иногда мне кажется, что все мы здесь бывали.

Он оставил свое занятие и уставился на нее широко открытыми глазами. Несколько секунд ей удавалось сохранять каменное выражение лица, но потом пришлось сдаться и улыбнуться.

Адам взорвался смехом.

Иногда даже глупая шутка творит чудеса. Семь лет назад, когда Наташа начала заниматься генеалогией, мысль о встрече с потенциальными клиентами или, того хуже, об интервью с кем-нибудь из дальних родственников делала ее больной. Ей всегда нелегко давались дипломатические разговоры. Еще труднее было задавать людям, которых она видела впервые в жизни, самые интимные вопросы о взаимоотношениях между родственниками, о семейных тайнах и преданиях, находить способы вытягивать из них самые дорогие, причиняющие боль воспоминания. Однако с самого начала Наташа решила, что любой ее собеседник должен считать, что для нее вести подобные беседы так же естественно и легко, как дышать. Как правило, так они и думали.

Она снова посмотрела на воду, на раскачивающиеся ветви ивы. Это напомнило ей другую картину. Когда она была подростком, на стене над ее кроватью висела гравюра Ватерхауза «Леди из Шалотта», изображавшая женщину, плывущую вниз по реке на своем корабле смерти. Наташа нашла эту картину в магазине в Бэйквеле, где продавались нарисованные вручную поздравительные открытки, антикварные карты и прочие вещи, которые всегда привлекали ее.

Щелчок фотоаппарата заставил ее вздрогнуть.

– Стойте там же, где стоите, – скомандовал Адам. – Не двигайтесь.

Глядя на него, Наташа невольно сделала шаг назад.

– А не то что? Вы будете стрелять?

Ладно, не слишком остроумная шутка, но мог хотя бы улыбнуться...

– Вы можете заставить собаку подойти к вам чуть ближе?

– Его зовут Борис.

Наташа нехотя пошарила в кармане, нашла печенье, положила его в сложенную лодочкой ладонь и поманила Бориса. Пес подошел и слизнул приманку.

– Смотрите на воду так, как делали это только что, как будто это окно в другой мир.

Он что, воображает себя Дэвидом Линчем?[1].

Наташа покорно наклонила голову. Раздался щелчок затвора.

Адам опустил фотоаппарат на крышку серебристого футляра, лежащего на траве.

– К вашим услугам, – произнесла Наташа саркастически.

Адам достал из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, предложил Наташе, а когда она отрицательно покачала головой, взял сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, ладонью защищая пламя от ветра.

– Вам не нравится фотографироваться?

– Не особенно.

– Вам должно это нравиться.

– Хорошо. Я подумаю.

Он щелчком бросил окурок в траву.

– Вы бы предпочли, чтобы я сказал, что вы красивы? Только если бы я это сказал, вы бы подумали, что я пытаюсь с вами флиртовать.

– А я должна так думать?

– Если бы я подошел к вам на улице и попросил, чтобы вы зашли в студию и позировали мне, вы бы отказались, не так ли?

Чертовски правильно!

Он подошел ближе, его голос стал тише.

– Вам не кажется досадным, что комплементы часто воспринимаются как угроза?

Она пожала плечами, стараясь не казаться растерянной.

– Такова жизнь.

Он протянул ей фотоаппарат:

– Взгляните.

Фотокамера была цифровая, одна из последних моделей, с маленьким экраном сзади.

Наташа увидела, какой она была всего несколько секунд назад: высокая и стройная, одетая в любимое пальто – длинное, черное, сильно зауженное в талии, с высоким воротником. Рядом ирландский сеттер Борис – яркое цветовое пятно на фоне огромного белого неба и бледного серебра реки.

– Вы были бы еще красивее, если бы держались проще.

Его дыхание щекотало Наташе ухо, она чуть не уронила фотоаппарат. Ей подумалось, что лучше бы он висел на ремешке на шее Адама. Он взял аппарат у нее из рук с ухмылкой, как будто ее гнев позабавил его.

– Держу пари, вы учились в частной школе! Увитый плющом старый дом с парком и площадкой для игры в теннис и катания на пони. Любящие заботливые родители. Чего вы не дополучили в детстве, чтобы вырасти такой злюкой?

Ерунда какая-то!

– Вы ничего обо мне не знаете.

– Тем не менее я прав, не так ли? Относительно первоклассной школы? Можете расценивать это как комплимент. Вы прекрасно говорите. У вас есть стиль. Осанка. Что о вас писали учителя в характеристике?

– Я не помню.

– Нет, помните. Спорю, что в классе вы всегда были лучшей. Вы стремились к признанию, ко всеобщей любви...

Наташа чувствовала на себе его пристальный взгляд. Ей не нравилось, насколько близок к правде он был.

– Образцовая ученица? Впереди большое будущее? Это они писали?

Ей хотелось заставить его замолчать, сбить с него спесь.

– Знаете, – она ослепительно улыбнулась, – вы попали пальцем в небо. Может, они и говорили, что я способная. Способная, но иногда слишком проницательная. Так что в этом мы с вами очень похожи.

Он снова сосредоточился на фотоаппарате.

– Ну, так что она вам сказала?

Наташа инстинктивно солгала:

– Пока ничего.

– Вы меня удивляете.

Он перекрутил кадры назад и снова протянул ей фотоаппарат.

На снимке был ее профиль, снятый без ее ведома с близкого расстояния.

Несмотря на то что она не успела накраситься, постоянно забывала вовремя поесть и всю последнюю неделю мучилась бессонницей (после расставания с Маркусом), она выглядела очень хорошо: тяжелые, цвета темного золота волосы собраны свободным узлом на затылке, от влажного воздуха мелкие пряди у лица превратились в завитки. Большие миндалевидные глаза, четкий овал лица, маленький нос, высокий чистый лоб. Лицо, которое она никогда до конца не воспринимала как свое.

Наташа сидела напротив Адама у огромного камина, в котором горел огонь, под балками из черненого дуба, в гостинице «Фокс» в Литтл Бэррингтоне. Кроме трех путешественников в туристских ботинках, водонепроницаемых куртках с капюшонами и рюкзаками, и юной пары в нише, запивающей жареный картофель красным вином, в зале никого не было; до любого города было достаточно далеко, поэтому волна неизменных предрождественских корпоративных вечеринок сюда не докатилась. На маленьком столе перед Наташей и Адамом стояли водка с тоником, пинта «Доннингтона» и коктейль из белого вина с содовой для Бетани, которая сушила волосы в дамской комнате.

– Вы делаете фотографии для журнала?

– Для выставки. В Оксфорде.

Адам непрерывно курил, поставив локти на стол. Рукава его вельветовой куртки были длинноваты, они наполовину закрывали пальцы. На манжетах рубчики ткани стерлись.

– Идея – сделать серию фотографий в стиле прерафаэлитов. Если хотите, актуальная версия их полотен, в современном интерьере.

– А разве Джулия Маргарет Камерон[2] этого не сделала?

– Совершенно верно.

Эти слова были произнесены снисходительным тоном. Наташа даже удивилась, почему задает так много вопросов. Она напомнила себе, что это встреча с клиентом, и изобразила на лице подобающую случаю профессиональную улыбку.

– Творчество прерафаэлитов оказало влияние на работы Камерон, однако она была их современницей, – небрежно бросил Адам. – Никто за последние более чем сто лет не делал подобного, и я думаю, что результат будет интересным.

– Работы каких художников вы взяли за основу?

– Бетани больше всего хотела позировать в образе Офелии, потому что на оригинальном полотне изображена Лиззи Сиддал. Лиззи – ее навязчивая идея. – Он ссутулился на скамье. – Кроме того, мы не планируем делать точные копии картин. Скажем так, фотографии, композиции которых навеяны сюжетами, вдохновившими прерафаэлитов. Такие, знаете ли, мифологические, сверхъестественные, средневековые темы. Что-то в этом роде.