Но почти сразу же как начал, он почувствовал что-то не то. Не мог понять; какая-то неясная тревога заставляла его оборачиваться: такое было глупое чувство, словно кто-то неслышно подкрадывается сзади — и, конечно, никого не было. Тяжелое предчувствие стало тянуть сердце. “Черт побери, — с тоскою думал он, — что же это?.. Неужели оно возвращается?..”

Разумеется, в первую очередь он вспомнил об этом. Он прислушался к себе. Но вроде бы все было тихо-мирно. Тогда он повернулся, делая вид, что возится с проводами, и закрыл глаза. Ничего не дрогнуло, не шатнулось. Он открыл глаза — все на месте.

Палыч почувствовал облегчение. “Ну, ничего! — решительно сказал он себе. — Не обращать внимания, да и все. Все вздор”.

Так и старался делать, и как будто растворилась тревога, отступила куда-то. Но тем не менее до конца спокойным он себя чувствовать не мог. Было ощущение, что сам себя обманываешь, хотя и это ощущение он старался гнать прочь.

И домой он вернулся усталым, каким-то опустошенным, что ли. То ли хотелось выпить, то ли не хотелось?.. В холодильнике у него стояло полбутылки водки. Он еще подумал малость и выпил рюмку. Потом еще одну. Но легче от этого не стало, не рассеялся Палыч, да и захмелел как-то мрачно, непонятно для себя.

Он послонялся по своей маленькой квартирке из угла в угол; кончилось это, понятно, тем, что включил телевизор. Но и тот не помог, так и осталось мутно на душе. Тогда он с досадой хлопнул еще рюмку и лег спать;

Наутро, однако, встал как огурчик. Он откровенно обрадовался, решил, что вчера просто так впал в какую-то меланхолию, может, из-за погоды: вчера было серо, невесело, падал редкий снежок. Сейчас же — нельзя сказать, что вот, мороз и солнце, день чудесный, но все ж таки пояснее… Но радовался он рано.

В библиотеку он направился пешком, по свежему, приятно похрустывающему под ногами снежку. Вообще тихая и спокойная стояла, настоящая рождественская погода. Но Кореньков не замечал никаких красот мира, он шагал как автомат, лицо было строго, мысль остановилась на одном.

Память его, вчера всколыхнувшись, не хотела успокаиваться. Так она и норовила повернуться туда, в прошлое, казалось, навсегда забытое уже. И теперь, как ни хотелось нашему герою убедить себя, честно смотря правде в глаза, он —должен был сознаться: прошлое возвращается.

Оно вернулось. Да так, как он и представить прежде не мог. Придя на место, он, сосредоточенный и хмурый, прошелся по третьему этажу, проверив вчерашнюю свою работу. Все было в порядке. Тогда он стал подниматься на четвертый…

По мере того как поднимался, сердце его билось сильнее, чаще, и когда поднялся, оно уже колотилось, как у человека, пробежавшего во весь дух километра два. “Черт возьми, — подумал он, — однако…”

Осторожно пошел по мрачноватому, пустому коридору. Теперь уже и сомнений никаких не было в том, что рок настиг его и что есть прочная темная связь между ним и библиотекой. И еще эта связь тем крепче, чем выше этаж. Это Палыч тоже мигом понял. В полумраке трудно было разобрать, что написано на табличке у высоких двустворчатых дубовых дверей. Кореньков отметил, где находится электрический щит, и двинулся к этим дверям, прочесть все-таки табличку…

И тут его скрутило так, что он не успел ничего, и ахнуть не успел. Ужас просто рухнул сверху на него, как многотонная плита, и все пропало.

Когда он вынырнул, дубовая дверь была распахнута, звучали встревоженные голоса. Тянуло дымом. Он огляделся быстро. Дым медленными струйками вытекал из-за щита.

Из двери выбежала в коридор взволнованная тетушка в очках.

— Что тут?! — прокудахтала она. — Что происходит! Вы кто такой?

Палыч уже был у щита, откинул крышку.

— Я из охраны, — бросил он. — Сигнализация! Похоже, выбило предохранитель. Скачок напряжения!

Тетушка подошла поспешно, ладошкой перед очками помахала, разгоняя дым.

— Какой ужас, — сказала она. — Почему же так хлопнуло?

— Электричество, — коротко ответил Кореньков, — такая штука.

Библиотекарша с подозрением заглянула в щит.

— Видали? — Палыч сунул предохранитель ей под нос. — Вот вам и электричество.

— Какой ужас, — повторила та и покачала головой. — Мы все так перепугались… .

Да уж. Александр Павлович менял предохранитель, а коленки тряслись у него предательской, мелкой дрожью, и в глазах все еще рябило слегка. Ужас, пронзивший его, был почти материальным, точно весь страх, все страдания, вся ненависть мира вдруг воплотились в черную молнию, а он со своим даром, или бедой — как это назвать? — стал громоотводом для нее.

Закончив возиться со щитом, Кореньков сообщил библиотечным, что теперь все в порядке (“Отдел редких книг и рукописей” — прочитал он на табличке и сказал себе многозначительно: “Ага…”), но он должен и в этом помещении проверить всю проводку и сигнализацию. “Да, да, разумеется”, — дружно закивали головами испуганные тетки.

Стал проверять, попутно приглядываясь к залу — ничего особенного, помещение как помещение, небольшое только, и народу никого.

— А что это у вас так пусто? — спросил он, и ему растолковали, что для пользования этими книгами нужно так много всяких справок и разрешений, что посетителей здесь — раз-два и обчелся. Он кивнул согласно и больше вопросов не задавал.

Спустившись вниз, в комнату охраны, он еще раз внимательно просмотрел схему сигнализации; но лишний раз убедился в том, что ничего такого, что могло бы вышибить предохранитель на четвертом этаже, быть не должно.

И все-таки было.

Ну что ж, взрослому мужику надо принимать такие вещи спокойно и с достоинством, не теряя лица. Александр Павлович в глазах окружающих почти не изменился, может, стал более болтлив и суетлив. Но если бы кто-то присмотрелся повнимательнее, отметил бы некоторую отечность лица и покраснение глаз — Палыч стал больше пить, теперь он почти каждый вечер пил дома один. Он ждал развязки. Должно же это чем-то кончиться.

— Слушай, Палыч! — воскликнул Сергей, озарившись вдруг внезапной мыслью. — А когда мы… ну, “Геката” то есть… словом, когда библиотеку передали нам…

— Да, да! — нетерпеливо перебил Палыч. — Конечно, да я что, без мозгов, по-твоему? Конечно, я просек, что этот ваш козел Смолянинов рвется именно туда! И именно на четвертый этаж.

— И это ты тогда, когда мы говорили…

— И это, именно это я имел в виду. — Кореньков матерно выругался и сплюнул на землю. — Дай-ка мне, я. .тоже хлебну.

— А вчера… — промолвил Игорь, — что ты так задергался? Что там такое случилось?

Палыч смачно глотнул, крякнул, вытер ладонью губы.

— Ну что вчера… Я в общем-то правду сказал, что предохранитель выбило…

— Только не на третьем этаже, а на четвертом. — Игорь усмехнулся.

— Да, — сознался сердито Палыч. — С того дня, как меня там шарахнуло… в общем-то ничего не было. Я, конечно, ждал. Все ждал, ждал, думал: ну, сейчас что-то случится… И так каждый день! Полгода! С ума сойти можно, еще б немного — точно алкашом бы стал. И ничего не происходило. Я вроде и успокаиваться стал: авось, мол, и на сей раз пронесет… А вчера стал включать — бац! — точно на четвертом этаже пробой. Ну у меня все так и опустилось на полшестого. Ну, думаю, началось, пошло-поехало…

Игорь засмеялся:

— Здесь, Палыч, ты не ошибся, вправду пошло-поехало…

На некоторое время все они замолчали. Игорь поднял голову, посмотрел вверх. За сегодняшней бедой он как-то и не заметил, что утренние облака начали расходиться, проглянуло солнышко и весело заиграло наверху светом-тенью, высоко-высоко, среди самых вершин огромных сосен.

Кореньков вновь приложился к горлышку баллона, и Игорь беззлобно заметил ему на это:

— Будет, Палыч, развезет… Давайте-ка подобьем итоги. Что мы имеем на текущий момент, кроме геморроя?

— Может быть, переместимся немного? — подал голос Сергей. — А то не ровен час отловят… наверное, уже лес прочесывают.

— Маловероятно… то есть насчет прочесывать, возможно, и думают, да ведь это все равно что иголку в стоге сена искать. Но впрочем… если переместимся, хуже не будет. Давайте вон туда, влево.