Увидев ее, король пришел в неописуемый восторг и попросил мадемуазель де Фонтанж впредь не носить никакой иной прически.
Придворные дамы мгновенно отреагировали на это новшество не просто слепым подражанием, а его творческой доработкой, которая вскоре приняла вид огромной башни, где и находила себе приют всякая живность.
А мадемуазель де Фонтанж, обратившая на себя благосклонное внимание «короля-солнце», довольно скоро ощутила плоды этого внимания в виде беременности, которая отвратила от нее Людовика и закончилась смертью сначала новорожденного, а затем и его юной матери.
Sic transit gloria mundi[4]…
Проходя по аллее версальского парка, я случайно подслушал диалог двух дам, сидящих под зонтиками на скамье в тени раскидистых деревьев.
Первая дама: У меня сегодня просто не было времени на более приличную прическу, но если бы вы видели, Мари, ту роскошь, которая венчала мою голову примерно с месяц назад, о!
Вторая дама: Фонтанж?
Первая дама: Да, но при этом представьте себе, дорогая, шесть плоских бутылочек, спрятанных в локонах и наполненных небольшим количеством воды!
Вторая дама: Но… зачем?!
Первая дама: Я знала, что вы это спросите! Знала! Так вот… в бутылочки были вставлены живые цветы! Да, живые цветы на стебельках! Буйная весна на голове среди волос, усыпанных белоснежной пудрой! Это непередаваемо!
Вторая дама: Да… пожалуй… Но, как мне рассказывала мадам де Монбазон, по секрету, разумеется, что когда она появилась в центре Лондона в прическе «фонтанж», ей вслед свистели и даже швыряли комья грязи!
Первая дама: Что я могу сказать по этому поводу? Варвары! Они отстали от нас лет на двести, не меньше!
«Нет, мадам, вы не правы», — подумал я, продолжая свой путь по прямой, как стрела, аллее, — европейские столицы в этом плане никак не отставали от Парижа, вернее, от Версаля, который был безоговорочно признан законодателем мод.
Во все концы континента ежемесячно рассылался французский журнал «Галантный Меркурий», где печатались статьи относительно тенденций версальской моды, а также картинки с подробными указаниями портным, как воплощать предлагаемые проекты, на каждый из которых уходило около 150 метров тюля и кружев.
Кроме того, все европейские столицы регулярно получали посылки, содержащие два восковых манекена, наряженные по самой последней моде — так называемые «Большая Пандора» и «Малая Пандора».
«Пандоры» были настолько популярны, что беспрепятственно пересекали даже линии фронтов во время военных действий.
Это было своеобразное, весьма условное, быстро меняющееся, но все же лицо Франции:
«Король разразился хохотом.
— И это спрашиваете вы, женщина! Дорогая моя, подумайте, разве вы можете обойтись без парчи, без атласа, без чулок по двадцать пять ливров за пару? Да скорее мы сможем обойтись без хлеба! Для нас, французов, главным является не зерно, не пряности или какой-нибудь другой вульгарный товар, а МОДА!»
Французская мода всегда была стратегическим товаром.
Огромным успехом пользовалась и французская парфюмерия.
В таких городах, как Грасс, Ницца и Канны, в XVII столетии было налажено промышленное производство духов, благовоний, мыла и косметики.
Забота о надлежащем виде, а главное — о благоприятном восприятии человеческой плоти была одной из характерных черт эпохи барокко, наиболее ярко выраженной на рубенсовских полотнах, где царили пышущие здоровьем дамы, не отягощенные излишним интеллектом, но зато любившие всласть поесть, выпить и заняться любовью.
В моде был цветущий вид, иллюзия которого достигалась прежде всего при помощи румян, особенно в сочетании с белилами. Это сочетание, да еще при напудренных волосах, придавало человеку вид раскрашенной фарфоровой статуэтки, но при этом излучающей волны сексуальной притягательности абсолютно живого человеческого тела.
Косметика применялась согласно принципу: чем больше, тем лучше, а духами обильно орошали не только волосы, тело и одежду, но даже — как ни странно — яства.
Людовик XIV уделял большое внимание и этой сфере придворного бытия. Именно он ввел моду на пудру и составил так называемую «карту нежности», где было самым подробным образом расписано, какие оттенки следует придавать губам, щекам, носам, шеям, векам прекрасных дам, где именно приклеивать мушки и т. д.
Мушки — круглые (или иной формы, даже в виде миниатюрных сцен эротического содержания) кусочки шелка или черного бархата наклеивались на определенные части лица, шеи или груди, причем расположение мушек было частью своеобразной знаковой системы: мушка над губой возле уголка рта должна была означать милое кокетство, в углу глаза — страстность натуры, а на лбу — величавость.
Впрочем, расположение мушек время от времени меняло свое значение в зависимости от воли короля или его очередной фаворитки.
На лицо наклеивали не только мушки, а еще и накладные брови из мышиной шкурки или ворса куницы, причем это делали не только дамы, но и кавалеры.
О, к каким только ухищрениям не прибегали обитатели Версаля, чтобы улучшить свой, как говорится, товарный вид!
Например, чтобы восстановить былую округлость щек, утраченную вследствие удаления нескольких зубов, во рту носили специальные позащечные подушечки, которые, естественно, сильно мешали вести оживленные беседы, не говоря уже о приеме пищи или иных ситуациях.
Считалось, что расширенные зрачки производят впечатление повышенной сексуальной возбудимости, поэтому галантные дамы постоянно закапывали себе в глаза белладонну (или, как ее еще называли, «сонную одурь»).
В Версале я встречал множество таких глаз, производивших впечатление не столько бушующей сексуальности, сколько легкого помешательства, и это обстоятельство должно было бы, вероятно, останавливать элементарно совестливых мужчин в их стремлении воспользоваться столь беспомощным состоянием женщины.
Но… скорее всего, в Версале того времени были свои представления о бушующей сексуальности, как, впрочем, и о помешательстве. В особенности, если принять во внимание прическу «фонтанж», при сооружении которой в качестве клеящего материала зачастую использовалось, кроме яичного белка, еще и свиное сало, на запах которого сбегались разнообразные насекомые, не говоря уже о мышах (в это, честно говоря, не очень верится, однако)…
Совершенно непонятно, как эти дамы спали с таким сооружением на голове и как они занимались любовью. Существует, конечно, немало поз, исключающих контакт прически с подушками или иными поверхностями, да, но как при этом сохранять полную неподвижность, которая, конечно же, была непреложным условием целости столь шаткого сооружения…
Нечего и говорить о том, что в Париже вовсю процветала самая бойкая торговля пахучими мазями, кремами, духами, помадами, румянами, белилами, пудрой и всем таким прочим.
Столь богатый спрос на подобную продукцию не мог не привлечь внимание торговцев заказной смертью, так что производство ядовитых парфумов и косметики было поставлено на широкую ногу. Надо заметить, что такого рода индустрия была присуща не только эпохе Людовика XIV. Известно, что королева Екатерина Медичи, вдохновительница печально знаменитой Варфоломеевской ночи, погубила великое множество неугодных ей людей посредством отравленных парфумов, но в ее эпоху еще не было такого ажиотажного спроса на косметику, как при «короле-солнце», когда косметологи-отравители достигли пика своего процветания. Весь Париж (кроме полиции, разумеется) знал, что на мосту Менял некий Рене Флорентиец почти в открытую торгует отравленными помадами, духами и румянами, и бизнес его был весьма и весьма прибыльным…
Косметический бум охватил всю Европу. Дамы того времени настолько увлеклись возникшими возможностями подправить природу, что, к примеру, законодательное собрание граждан Франкфурта-на-Майне вынуждено было издать указ следующего содержания: «Если кого-либо из мужчин в нашем городе обманом заставят вступить в брак, используя разные подложные средства, как-то: румяна, белила, помаду, духи, вставные зубы, накладные волосы, подушечки вместо грудей и тому подобное, женщина подлежит суду за колдовство и суд может признать брак недействительным».
