Тарквиний, не желая мириться с таким положением вещей, послал в Рим делегацию, которая официально заявила в сенате, что изгнанный царь отказывается от престола и не таит зла на тех, кто его изгнал. Единственная просьба бывшего монарха — вернуть ему личное имущество. Сенат принимает решение удовлетворить эту просьбу, однако посланцы всячески затягивают переговоры, чтобы выиграть время, необходимое для организации заговора против республики.

И это им удалось. К заговору примкнула часть сенаторов, а кроме того, в числе заговорщиков оказались двое сыновей консула Брута и двое племянников консула Коллатина. Таким образом возникла странная ситуация, когда верховная власть республики оказалась связанной кровными узами с теми, кто замыслил ее ликвидировать.

Счастливый случай помог подавить мятеж в самом зародыше. Схваченные мятежники предстают перед народным собранием. Из сострадания к Бруту принимается решение ограничиться изгнанием из Рима его сыновей-заговорщиков.

Брут, будто не слыша этого вердикта, обращается к сыновьям:

— Тит! Валерий! Почему вы не отвечаете на обвинения?

Сыновья молчат.

Повторив трижды свой вопрос, Брут обращается к ликторам:

— Действуйте как надлежит!

Исполнители судебных вердиктов, не обращая внимания на крики ужаса, которые издает сердобольная толпа, хватают юношей, срывают с них одежду, секут розгами и рубят головы.

Коллатин пытается выгородить своих племянников, но его лишают за это консульского звания, а все изменники независимо от их связей и положения приговариваются к смерти.

Как говорил мой дедушка, закончила Луиза свой рассказ, наказывается не сын, брат или сосед, а измена, предательство, вероломство, так что пожалеть при таких обстоятельствах сына — значит пожалеть зло, совершить то, что является еще большим злом…

Когда смолкли аплодисменты, Арамис, глядя на Луизу, задумчиво проговорил:

— Как все же обманчива внешность…

— А разве Жанна д’Арк имела какое-то сходство с Гераклом? — насмешливо поинтересовалась Катрин.

— История, которую я намерен поведать столь высокому собранию, — проговорил де Грие, — произошла сравнительно недавно, лет пять назад, в Париже…

На Медвежьей улице до последнего времени проживала в небольшом двухэтажном доме мадам Маржолен, вдова главы цеха кондитеров, женщина набожная и добродетельная. Она регулярно посещала богослужения в церкви Сен-Ле и делала довольно значительные пожертвования, если рассматривать их в соотношении к ее не такому уж большому состоянию.

Отправляясь в тот день к вечерне, вдова, естественно, не подозревала, что на чердаке ее дома находится человек, проникший туда с весьма и весьма недобрыми намерениями. Он мог бы в отсутствие хозяйки пошарить по ее шкафам и сундукам в поисках добычи, тем более что ему было хорошо известно расположение всех комнат в доме. Но ему было известно еще и то, что на первом этаже находится прислуга, а потому он, не желая открывать свое присутствие шумом взлома замков, счел за лучшее подождать возвращения хозяйки, а с нею и ключей, и ночного времени, когда все вероятные свидетели улягутся спать.

Вдова возвратилась с вечерни и вскоре легла спать.

Преступник неслышно вошел в ее спальню и попытался вытащить из-под подушки связку ключей. Вдова спала чутко, и попытка достать ключи разбудила ее. Ночь была лунной, поэтому она хорошо разглядела человека, склонившегося над ее кроватью.

Разглядела и узнала, но, крайне потрясенная, она не могла вымолвить ни слова. Он потребовал у нее ключи. Она лишь замотала головой и потянулась к шнуру колокольчика. Преступник выхватил нож и стал наносить ей частые удары в лицо, в грудь и в шею. Убедившись в том, что мадам Маржолен уже не подает признаков жизни, он схватил связку ключей и начал шарить по шкафам и сундукам…

Взяв все, что он смог найти, преступник спрятал в чулане свою пропитанную кровью рубаху и спустился по лестнице черного хода. Когда он выходил из дома, его увидела и узнала старая служанка, которая рассказала об этом лейтенанту полиции, явившемуся утром на место убийства.

Полицейский почему-то не придал значения ее словам, сосредоточив все свое внимание на осмотре тела и спальни убитой. На залитой кровью постели он нашел кусочек кружевного жабо, под ногтями покойной — несколько волосков, а в камине — окровавленный нож, орудие убийства.

Он допросил всех слуг и пришел почему-то к выводу, что убийство определенно совершил кто-то из них, а не человек, пришедший извне. Скорее всего, этот вывод был продиктован тем соображением, что человека, который мог проникнуть в дом извне, еще нужно обнаружить, а прислуга — вся налицо, и незачем далеко ходить…

Больше всех не понравился лейтенанту привратник Бурже, у которого был найден нож такого же типа, как и окровавленный нож, найденный в камине. Но что из этого может следовать? Однако бравый лейтенант, видимо, был на этот счет несколько иного мнения…

Кусочек кружевного жабо точно подходил к найденной в чулане рубашке убийцы, где недоставало именно такой детали. Несколько белошвеек, привлеченные полицией для сопоставления белья привратника Бурже с этой рубашкой, в один голос заявили, что все рубашки привратника имеют совершенно иной фасон, а — самое главное — иной размер, но и этот довод не повлиял на полицейскую предубежденность. Волосы, обнаруженные под ногтями убитой, не были признаны цирюльниками, привлеченными для их анализа, волосами Бурже.

При этом лейтенант почему-то пропустил мимо ушей показания старой служанки, утверждавшей, что она в ночь убийства видела выходящего из дома человека, который был отнюдь не привратником Бурже.

Она узнала в нем некоего Жавеля, бывшего слугу, изгнанного вдовой примерно полгода назад за воровство. И тем не менее никто не удосужился поискать этого Жавеля. Полицию больше устраивало ничем не подтвержденное обвинение привратника.

Суд признал Бурже уличенным в тяжком преступлении и вынес вердикт: казнь через колесование с предварительными ординарными и чрезвычайными пытками.

Адвокат осужденного подал апелляционную жалобу. Состоялось еще одно судебное заседание, которое постановило приостановить исполнение казни, но подвергнуть обвиняемого пыткам, что и было сделано.

Вскоре Бурже умер во время очередного допроса.

А через некоторое время настоящий убийца, Жавель, был арестован за кражу и на допросе признался еще и в убийстве вдовы Маржолен…

Такая вот печальная история, высокочтимые дамы и кавалеры… И кто возьмется точно определить, чье зло больше: подлинного убийцы вдовы или же правосудия, убившего просто так, походя, из собственной лености и глупости ни в чем не повинного человека?

— А подлинный убийца понес наказание? — спросил Шарль Перро.

— Да. Его колесовали.

— Значит, ненаказанным осталось лишь зло, причиненное правосудием, — покачал головой знаменитый сказочник. — Я не удивлюсь, если тот доблестный лейтенант полиции и судьи привратника Бурже в один прекрасный день соберутся где-нибудь за одним столом и отведают ядовитых грибов. С Богом ведь не договоришься…

— А когда они соберутся за столом, пусть позовут в гости тех судей, которые отправили на костер моего мужа, графа де Пейрака, — добавила Анжелика.

— Ваш рассказ будет посвящен судьям? — поинтересовался Пегилен де Лозен.

— Правосудию, — поправила Анжелика. — По правде говоря, я собиралась рассказать совсем другую историю, но то, что поведал сейчас шевалье де Грие, растравило еще свежую рану…

— В 1528 или в 1529 году, — начала она свой рассказ, — английский король Генрих VIII вдруг решил развестись со своей супругой Екатериной Арагонской, с которой он прожил около двадцати лет.

К такому серьезному и неожиданному решению его подтолкнуло появление при дворе новой фрейлины, очаровательной пересмешницы Анны Болейн. Девушка была очень не проста ни по происхождению, ни по образу мыслей, ни по опыту придворной жизни, который она приобрела в ранней юности у нас, при дворе Франциска I, что уже говорит само за себя…