— Вы изверг. Вы…

— Довольно разговоров. У нас мало времени. Пойдем!

— Нет. Оставьте меня!

А когда он начал срывать с нее одежду, из ниши вышли двое мужчин. В руке Шарля блестела обнаженная шпага.

— Защищайтесь, сударь! — проговорил он.

Барон долгим взглядом окинул всех троих, чьи лица выражали непреклонную решимость воздать должное этому воплощенному злу, затем произнес:

— Подождите одну минуту, я возьму свою шпагу.

Он быстро прошел в кабинет. Слышно было, как звякнул ключ в замке и скрипнула дверца шкафа. А затем послышался звук падения тяжелого тела. Барон в последний раз воспользовался своим химическим арсеналом…

Рассказ Ортанс был награжден бурными аплодисментами и восхищенными возгласами людей, способных искренне порадоваться чужому успеху.

— После этой повести трудно будет вас чем-то удивить, — проговорил Пегилен де Лозен, — но я, не вступая в заранее обреченное на неудачу соперничество, изложу всего лишь несколько скупых фактов…

— В 180 году от Рождества Христова, — начал Пегилен де Лозен свой рассказ, — умер знаменитый философ, самый мудрый из всех римских императоров, Марк Аврелий, завещав престол своему сыну Коммоду Люцию, который самым убедительным образом доказал, что яблоко может откатиться от яблони очень и очень далеко…

Он проявил себя необычайно взбалмошным и жестоким еще в детстве, на двенадцатом году жизни. Когда его мыли в воде, показавшейся этому милому мальчику слишком теплой, он потребовал, чтобы банщика бросили живым в печь. Слуга, которому было приказано привести этот вердикт в исполнение, сжег в печи баранью шкуру, дабы запах гари убедил будущего повелителя Рима в том, что его воля исполнена.

В четырнадцатилетнем возрасте это уже был законченный злодей, перед которым Жиль де Рец показался бы провинциальным чудаком.

Его благородный отец, конечно, понимал, что представляет из себя его отпрыск, но, видимо, не решился пресечь его путь к престолу, понадеявшись на судьбу, которая далеко не всегда бывает справедливой.

Незадолго до своей смерти Марк Аврелий женил его на некоей Криспине, одной из самых красивых девушек столицы, дочери сенатора Презента. К сожалению, она очень скоро приобрела скандальную известность, в чем-то даже затмившую известность Валерии Мессалины.

А Коммод, став государем, сразу же завел во дворце гарем из 300 мальчиков. При этом он занимался проституцией, зачастую переодеваясь женщиной. Кроме того, он растлил своих сестер, а также всех ближайших родственниц, после чего обязал их отдаваться каждому желающему.

И — представьте себе — этот человек приходит в неистовство, застав свою жену Криспину в объятиях какого-то случайного молодца!

После этого она была сослана на остров Капри, где ее разыскал верный человек с длинным ножом…

Коммод придумал себе новое развлечение: провозгласив себя римским Гераклом, он расхаживал по столице в львиной шкуре и с палицей в руке.

Но и это еще не все. Он вышел на арену! Рим видел Нерона в качестве певца и декламатора, но как гладиатор или звероборец никто из римских императоров не выступал перед своими подданными.

Перед ним ставили заграждение, из-за которого этот мерзавец убивал дротиками зверей, не подвергаясь ни малейшей опасности. А его партнерам-гладиаторам было приказано лишь представлять бой, в то время как Коммод совсем не понарошку рубил мечом их незащищенные тела.

Единственно, кто мог оказывать на него влияние, так это некая Марция, сладострастная красавица, превосходящая Коммода своей порочностью и тем вызывавшая его благоговейное поклонение.

Марция уговорила его переименовать Рим, назвав его Коммодианом.

Он развлекал свою подругу сценами невероятной жестокости. Как-то раз он приказал одному жрецу доказать свою набожность, отрезав себе руку… А однажды на площадь перед зданием сената согнали всех городских калек, и лучники, расставленные на крышах окрестных домов, продемонстрировали на них свое искусство.

Никто не знает, сколько бы еще продолжался этот кошмар, если бы Коммод не решил избавиться от надоевшей ему Марции и не составил список людей, которых он решил предать смерти ближайшей ночью. Марция занимала в этом списке почетное первое место…

Но тут вмешивается судьба, и по ее воле этот зловещий список попадает в руки мальчика, с которым в тот день развлекался император. Мальчик показывает список Марции. Она спешно собирает совет, состоящий из тех, чьи имена украсили список, и этот совет принимает решение покончить с Коммодом еще до наступления ночи.

Через час, выходя из бани, император выпивает бокал отравленного вина, но не умирает сразу же, а начинает блевать. Испугавшись, что таким образом он очистит свой организм от яда, заговорщики зовут на подмогу знаменитого борца Нарцисса, и тот умелыми руками переламывает шею этого исчадия ада…

Таким вот образом, высокочтимые дамы и кавалеры, восторжествовала справедливость… И еще один пример из той же эпохи…

Римский император Гальба. В легионе, которым он командовал до своего избрания цезарем, был один солдат, который решил нажиться на нужде в продовольствии и продать своим сослуживцам какое-то количество пшеницы по баснословно завышенной цене.

Узнав об этом, Гальба запретил кормить этого солдата после того, как он распродаст весь свой хлеб. В конце концов солдат умер с голоду…

А вот опекуна, который отравил опекаемого им сироту, чтобы завладеть наследством, он приказал распять, но когда тот начал кричать с креста, что это незаконно, что он как римский гражданин имеет право на особое положение, Гальба сказал: «Да, ты имеешь право на особое положение» — и приказал перенести его на другой крест, выше других и выкрашенный.

Что посеешь, то и пожнешь.

Когда смолкли аплодисменты, свой рассказ начала Катрин…

— В Париже, неподалеку от Нельской башни, о которой во все времена ходила дурная слава, лет десять назад жил один преуспевающий лавочник. Был он женат на порядочной и работящей женщине, которая помогала ему во всех делах и содержала дом в чистоте и порядке.

В доме, кроме них, жила еще служанка, девица весьма ленивая, но статная и белокожая, что позволяло предположить пикантную историю ее мамаши и какого-нибудь провинциального маркиза, приехавшего в Париж за недорогими приключениями.

Да, говорят, в этой девице было нечто, заставляющее простолюдинов смотреть на нее с почтительным вожделением, в котором было, наверное, не столько похоти, сколько смутного желания таким вот образом приобщиться к более высокому слою общества.

Видимо, нечто подобное испытывал и лавочник, стараясь, проходя мимо, будто бы нечаянно коснуться ее бедра или груди. Девица, будучи отнюдь не глупой, конечно же, замечала эти маневры хозяина и делала вид, будто она тоже заинтересована им, но при этом даже подумать не смеет, что такой солидный человек может обратить на нее свое благосклонное внимание.

Но если уж грозовая туча зависла над землей, то молния неизбежна, и лавочник в один из вечеров, когда его супруга пошла навестить заболевшую родственницу, обратился к служанке с недвусмысленным предложением, подкрепляя его обычными в таких случаях жестами.

Служанка дала себя поцеловать, пощупать упругую грудь и крутые бедра, но попытку проникнуть под ее нижнюю юбку пресекла со всей твердостью, сказав при этом, что считает великим грехом связь с женатым мужчиной. Распаленный донельзя лавочник прерывающимся голосом спросил, только ли это обстоятельство является препятствием на пути к его счастью, и, получив утвердительный ответ, медленно кивнул…

Через несколько дней он спустился в погреб, оттуда окликнул жену и попросил принести кувшин для вина, а когда она спустилась к нему, он ударил ее по голове обухом топора. Бедная женщина умерла, даже не вскрикнув.

Зато лавочник огласил всю округу скорбными воплями, сбивчиво рассказывая при этом, что его жена, спускаясь в погреб, упала с лестницы и разбила себе голову о груду железа. Его слова ни у кого не вызвали сомнений, человеком он считался честным и добросовестным, так что превратился он без особых хлопот в уважаемого вдовца.