Ванна была примерно на треть наполнена водой, вероятно, холодной. Служанки с ведрами горячей воды выстроились неподалеку, после чего из боковой двери появилась молодая, в скромном платье, но весьма надменного вида особа, должно быть, камеристка знатной дамы. По ее знаку служанки начали по очереди подходить к ванне и выливать в нее воду из своих ведер. После седьмого или восьмого ведра камеристка, попробовав температуру воды обнаженным локтем, знаком отослала служанок. Затем она достала из резного шкафчика несколько склянок и высыпала небольшую часть содержимого каждой из них в воду, которая тут же вспенилась и приняла изумрудно-голубой оттенок, а воздух в комнате наполнился терпким и пьянящим ароматом.

Приблизившись к боковой двери, камеристка негромко постучала и, слегка приоткрыв ее, произнесла не без некоторой торжественности:

— Ванна готова, госпожа маркиза!

Мои догадки полностью подтвердились, когда в комнату вошла высокая статная женщина с распущенными светло-русыми волосами в халате из какой-то необычайно мягкой ткани розового цвета, струящейся замысловатыми складками. Приблизившись к ванне, она вдохнула исходящий от нее аромат благовоний и удовлетворенно кивнула, после чего камеристка поклонилась и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

А маркиза де Монтеспан, муж которой в это время пытался охладить пылающую голову холодным металлом дворцовой ограды, грациозным движением руки распахнула халат и он сполз к ее ногам, как полотно к пьедесталу на церемонии открытия памятника. Разве что без пушечной пальбы.

Да, этой даме было что предъявить в качестве неоспоримого аргумента в состязании с любой конкуренткой, включая, конечно же, и тщедушную Лавальер, ее предшественницу, которая, казалось бы, воплощала господствующую тенденцию изобразительного искусства средневековья в форме идеализированной асексуальности.

У средневековых художников отсутствует интерес к обнаженному телу — вероятному объекту сексуального притяжения. У них нагота — это просто человек без одежды, вне каких-либо половых проявлений, как Адам и Ева до своего грехопадения.

Вероятно, пресыщенному Людовику в определенный период времени хотелось сжимать в объятиях женщину именно такого типа, что придавало особую пикантность этой стороне его бытия.

Время, однако, не стоит на месте, и то, что еще вчера казалось непревзойденным шедевром, сегодня воспринимается как хлам, которому место если не на мусорке, то уж точно на блошином рынке.

И вот на полотне картины бытия возникает новая женская фигура, та, что я сейчас наблюдал на расстоянии нескольких шагов, с классически красивым капризным лицом, которое, на мой взгляд, несколько портил хищный рот, напоминающий окровавленную пасть пантеры, но при этом с высокой пышной грудью, увенчанной дерзко торчащими вишневыми сосками, со слегка — в рамках самых жестких требований эстетики — выпуклым животом, тонкой талией в сочетании с крутыми бедрами и длинными, в меру полноватыми ногами — воплощение художественных тенденций Ренессанса.

Образ женщины — созревшего, распустившегося цветка, способного дарить всю возможную гамму чувственных ощущений и вызвать тот самый эмоциональный отклик, который ханжи всех времен называют не иначе как кознями врага всего сущего.

Прямая противоположность топ-моделям нашего хот-договского времени, болезненно астеничным, угловатым, со злыми — скорее всего от хронического недоедания — личиками и ногами, напоминающими скорее костыли, чем одну из наиболее привлекательных деталей женского тела, о котором великий Уильям Блейк как-то сказал: «Нагота женщины — дело рук Божьих».

Но вот она повернулась ко мне спиной, поставив ногу на мраморную ступень у подножия ванны, и я не мог не вспомнить строк из Поля Верлена, которые в русском переводе выглядят примерно так:

Красавица опустилась в благоуханную воду и раскинулась там, издав стон наслаждения.

Сочтя этот эпизод завершенным, я уже было направился к выходу, когда маркиза неожиданно протянула руку к сброшенному на мраморные ступени халату и вынула из его кармана длинный белый предмет, должно быть, выточенный из слоновой кости, в точности имитирующий мужской половой орган.

В первое мгновение я по простоте душевной удивился тому, что женщина перед любовным свиданием с молодым мужчиной собирается предаться забавам, подобающим скорее одиноким вдовам или некрасивым монахиням, но уже в следующее мгновение устыдился такой наивности, приняв во внимание, что для маркизы де Монтеспан предстоящее свидание — вовсе не источник наслаждений, а работа, сложная, ответственная, в которой, подобно саперу, нельзя ошибиться, нельзя проявить малейшую слабость, ведь на карту поставлен статус второго (а если повезет, то практически первого) лица в государстве.

Посему она должна сегодня предъявить Людовику такой высокий класс сексуальной техники, который неведом никому из ее возможных конкуренток. А если так, то нужно будет с блеском имитировать бурные оргазмы, но ни в коем случае не испытывать их в действительности, потому что повышенная чувственность — источник закабаления женщины, но отнюдь не предпосылка ее победы. Потому-то и потребовался фаллоимитатор в качестве средства предварительной разрядки.

Услужливая память извлекла из какого-то захламленного своего закоулка нечто застольно-эпатирующее:

…Вечером, перед закрытием, покупатель входит в колбасную лавку. Спрашивает сырокопченой колбасы.

— К сожалению, мсье, — разводит руками хозяин, — все уже раскупили. Приходите завтра утром.

— Но как же… А это что? — спрашивает покупатель, указывая на увесистую палку сырокопченой в руках дочери хозяина.

— Ах, это… — пожимает плечами колбасник. — Это — мой зять…

Маркиза погрузила белый жезл в воду и откинулась на пологий край мраморной раковины, вздрагивая и выгибаясь в ответ на движения рук, скрытых обильной пеной. Через некоторое время ее тело забилось в конвульсии, а с чувственных губ сорвался резкий вскрик.

Да, наслаждение может быть целью, а может быть и средством, которое оправдывается целью, не имеющей никакого отношения к этому самому наслаждению…

Я вышел из дворца и направился к воротам, неподалеку от которых продолжал страдать в одиночестве маркиз де Монтеспан. Но когда я приблизился к нему на расстояние примерно в тридцать шагов, меня обогнали двое субъектов, затянутых во все черное, при шпагах и пистолетах, насколько я успел заметить.

Они подошли к маркизу. Один из них что-то произнес, после чего де Монтеспан вдруг как-то сник, будто наткнувшийся на гвоздь волейбольный мяч, и покорно последовал за незнакомцами к стоящей поодаль черной карете.

Уже занеся ногу на ступеньку, он подал знак своему кучеру следовать за ним и скрылся в глубине кареты, которая сразу же помчалась в направлении Парижа.

Так выполнялось распоряжение Людовика XIV препроводить безутешного маркиза в Бастилию, где тот провел достаточно долгое время в философских раздумьях, после чего отправился в свое имение, где проживал до самых последних своих дней.

Достаточно наглядный и при этом далеко не самый жестокий пример проявления абсолютизма.

Этот термин, впрочем, едва ли можно признать точным и исчерпывающим.

В ту эпоху верховная власть во многих странах была либо самодержавно-деспотичной на манер Московии или Османской империи, либо аморфно-коллективной, как в Речи Посполитой, и только лишь небольшое число государств, таких как Франция, Испания или Австрия, тяготели к подлинному абсолютизму, когда в законодательном порядке усиливается процесс централизации и ослабляется влияние представительских органов власти, как и родовой аристократии. Нечто меньшее, чем беспредел восточных владык, но и нечто большее, чем то, что принято называть просвещенной монархией.