Какой гейт мой? Куда мне? Кто меня вызывает?

Игрой течений меня выносит в середину этого моря; я попадаю в какую-то мертвую точку, где меня перестают сердито пихать и подталкивать, оттирать локтями и тащить за собой — и предоставляют мне валандаться самому по себе, лениво трезвея.

И только тут до меня доходит окончательно: ни Даниэля, ни Эла никуда не вызывали. И все остальные наши тоже продолжают сопеть в своих койках. Это мой личный рейд. Задание от господина Шрейера. Первая операция, которой я должен командовать сам. Шанс стать человеком. Такой, может, раз в жизни дается.

— Время! — говорю я коммуникатору. Осталось полчаса, отвечает он мне.

— Маршрут к башне «Гиперборея»!

На одном из рейдов был случай: пока Эл допрашивал каких-то мамаш, мне пришлось успокаивать рассопливившуюся девчонку лет трех. Понятия не имел, что делать с этой мартышкой. Хорошо, под руки подвернулась ее игра: куча запутанных ходов, похожих на вываленные кишки, в одном конце — кролик с опущенными ушами, в другом — домик с горящими окошками. «Помоги заблудившемуся зайчику найти дорогу домой». Лабиринт. Надо пальцем провести по экрану от гребаного зайца до гребаного домика. По мне — так себе развлечение, но девчонку оно просто загипнотизировало, так что она не мешала Элу вкалывать ее маме старость.

Помоги заблудившемуся зайчику найти дорогу от хаба до башни «Гиперборея», Господи.

— Гейт семьдесят один, отправление поезда через четыре минуты.

Черт знает, как часто они ходят. Опоздаю на четыре минуты — могу опоздать навсегда.

Озираюсь вокруг, отыскивая светящиеся цифры «71». И тут накатывает...

Пока я смотрел внутрь себя, все было более или менее, но стоило мне выглянуть наружу, как на меня наваливается паника. На лбу выступает жирный пот.

Гул толпы, который до сих пор приглушенно играл фоном, вступает в полную мощь — чудовищным разлаженным оркестром из ста тысяч инструментов, каждый из которых упрямо и ревниво играет свою мелодийку.

Над моей головой — купольный экран. Красивый юноша рекомендует мне вживить коммуникатор нового поколения прямо в мозг. Одна беда: экран — размером с футбольное поле, и юноша занимает его весь. Волосы у него как канаты, в зрачок проедет поезд. Мне страшно.

— Stay in touch! — Глядя с неба, он опускает на меня свой указательный палец.

Это, наверное, аллюзия на ту даже масс-маркету набившую оскомину фреску, где бог протягивает руку человеку; Микеланджело, что ли? Но мне кажется, что этот прекраснолицый архангел пытается меня припечатать, как клопа. Я втягиваю голову, зажмуриваюсь.

Раздавленный, я в самом центре клокочущего полукилометрового котла; вокруг меня водят хоровод сто тысяч человек. Цифры над гейтами сдвигаются с места и едут по кругу: 71 72 73 77 80 85 89 90 9299 1001239 923364567 слипаясь, превращаясь в одно невиданное сплошное число, в имя бесконечности.

Надо соскочить с этой чертовой карусели!

Надо взять себя в руки! Пропороть толпу!

— Три минуты до отправления поезда.

Этот поезд — последний. На него нельзя опоздать.

Я закрываю глаза и представляю, что стою по пояс в зеленой траве.

Вдох... Выдох...

А потом двигаю наугад кому-то в челюсть, другого отбрасываю в сторону, локтем вклиниваюсь между телами — они сначала напрягаются, но потом обмякают, а я, наоборот, крепну, каменею, пропахиваю поле, давлю, топчу, разрываю...

— С дороги, твари!

— Полиция!

— Пропустите его, он ненормальный...

— Что вы делаете?!

— Да я тебя сейчас...

— Это клаустрофобия! У него приступ, у моей жены клаустрофобия, я знаю...

— Да пошел ты! — ору я на него.

Сначала я несусь просто вперед, не отдавая себе отчета, куда движусь. На какой-то миг передо мной мелькает «71», и я силюсь сфокусироваться на этих цифрах, но кто-то хватает меня за шиворот, пытается задержать, и я снова сбиваюсь. Через пару секунд я ступаю по его лицу. Оно мягкое.

Я — маленький шарик. Мне нужно попасть в ячейку с цифрами «71», тогда — выигрыш, а игра идет ва-банк, на кон поставлено все. Я почти пристроился в нужный желобок, но тут кто-то дает мне под дых, и дьявольская рулетка раскручивается заново.

Люди облепляют меня, виснут на моих руках, цепляются за ноги, лезут губами мне в лицо — отнимать у меня воздух, тычутся глазами в мои глаза — хотят потереться еще и душами, потому что плотней сблизиться телами уже не получается.

— Пропустите! Пропустите! Выпустите меня!!! — кричу я. Зажмуриваюсь и бегу по чужим ботинкам — медленно, как в бассейне по шею в воде.

— Тридцать секунд до отправления.

Коммуникатор, наверное, предупреждал меня, что время на исходе, но его писк затерялся в хоре людей, которым я отдавил ноги.

Впереди — брешь.

Гейт! Какой-то — не важно уже, какой.

Сквозь стену видно, как из темноты подлетает и замирает у дверей поезд — пробирка со светом.

— С дор-р-р-роги!

В стеклянную емкость вагонов набирается темная человеческая масса, ртуть. У дверей толкучка. Судьба говорит мне благожелательным механическим голосом:

— Поезд отправляется. Пожалуйста, отойдите от вагона.

— Не напирайте! Всё равно все не влезут! — визжит какая-то бабенка.

— Да пошла ты!

Я хватаю ее, возмущенную, за запястье, оттаскиваю в сторону, а сам бросаюсь вперед, сквозь уже схлопывающиеся створки.

Проталкиваюсь внутрь! Всему вагону придется выдохнуть, чтобы мне нашлось местечко. Пассажиры молчат и терпят. Мир не без добрых людей.

И так, без воздуха, мы отправляемся в пустоту.

Теперь мне нужно разобраться с моими внутренними органами. Раскрутить скукоженные кишки. Разлепить склеившиеся меха легких, вернуть им ритм. Обуздать галопирующее сердце. Это непросто: вагон забит до отказа. Чтобы не запачкать всех этих самаритян, я прислоняюсь лбом к черному стеклу и смотрю наружу.

Туба прозрачной веной протягивается от пульсирующего сердца-хаба к неведомым конечностям спящего титана, и мы, как капсула с вирусом, летим по его сосудам, мчимся заражать далекие небоскребы своей формой жизни.

Этот образ успокаивает меня. Я усмиряю дыхание, и соленая слюна перестает сочиться мне в рот. Тошнота отступает.

Но куда я еду?

Рулетка сыграла, но я понятия не имею, в какой ячейке оказался.

— Что за маршрут? — оборачиваюсь я к соседу — тридцатилетнему бородачу в фиолетовом пиджаке. — Какой это был гейт?

Мы все выглядим, как тридцатилетние, за исключением тех, кто молодится.

— Семьдесят второй, — отвечает тот. Вот как.

Ошибся платформой. Перепутал «Ориент-Экспресс» с поездом до Освенцима. Надо было слушать, когда судьба советовала мне отойти от вагона.

Следующая остановка может быть где угодно — за двести, за триста километров отсюда. Составы полностью автоматические, их не остановить. Пока я доеду до ближайшей станции, дождусь обратного поезда, вернусь в хаб... Если я опоздаю, они начнут без меня. Я помню слова Шрейера: Пятьсот Третий будет там. Не явился — командование переходит к нему, и уж он-то не упустит своего шанса. А я останусь отбывать пожизненное в своей одиночке с видом на прогаженную детскую мечту.

Я, похоже, застрял в моменте, где мне сообщили, что я сел не на тот поезд; вишу на стоп-кадре — с открытым ртом пялюсь на бородатого. Он сначала пытается притвориться, будто так и надо, но потом не выдерживает:

— Что-то хотели?

— Очень красивый пиджак, — рассеянно говорю ему я. — Не говоря уже о бороде.

Он приподнимает бровь.

Пока я доберусь до «Гипербореи» своим ходом, операция точно уже закончится; если их там всего двое, звену вряд ли понадобится больше десяти минут.

Есть в этой истории и кое-что похуже упущенных карьерных возможностей или нерешенного жилищного вопроса. Пятьсот Третий решит, что я просто побоялся с ним встречаться. Что я просто слил.

— А у тебя рубашка отличная. И нос милый. Такая римская горбинка... — задумчиво произносит бородач. — Супер.

— Это перелом, — автоматически откликаюсь я.