Отпрянув от второй установленной мины, Скрипач поглядел на Каракатицу. Лицо его было бледным как у мертвеца. «Ну, если еще подумать, ему вовсе не нужен помощник. Не нужен, да?»
Скрипач махнул рукой, показывая: «Уходи, возвращайся к взводам!»
Каракатица мотнул головой.
Пожав плечами – нет времени спорить, если Карак затаил желание умереть, для Скрипача это не стало бы сюрпризом – сапер поднялся на ноги, направившись за третьей долбашкой. Даже осторожные шаги сейчас рискованны. Он едва шевелил ногами, пробираясь вдоль края дороги. Есть много суеверий относительно того, куда класть припасы во время работы. Еж предпочитал постоянно перетаскивать их за собой… но Скрипач думал: чем меньше касаешься этих треклятых штучек, тем лучше. Не все ли равно, долбабахнут они сзади или спереди, не так ли?
Дойдя до места, он поглядел вниз, на два последних снаряда. Еще одно суеверие. С какого начать? Того, на которую падает тень груди, сердца, или того, что напротив головы? Идти затем к яме лицом или пятиться задом? Дыханье Худа! Как будто Еж стал злым духом и угнездился у него в черепе. Хватит суеверий! Скрипач согнулся, взял в руки долбашку.
Ту, что напротив сердца.
Действительно ли он сделал случайный выбор? Когда дело доходит до точности, не найти фанатиков хуже Морантов. Каждый глиняный сосуд – предел совершенства. Никаких вариаций. Если бы все были разными, сапер превратился бы в простого метателя камней – пусть и взрывающихся камней. Не требуется ни таланта, ни изощренного мастерства.
Скрипач с мучительной четкостью, даруемой божественными откровениями, припомнил свое первое знакомство с морантскими припасами. Северный Генабакис, неделя до похода на Мотт, обернувшегося двойным кошмаром Моттского Леса и болот Черного Пса. Шли слухи о контактах и напряженных переговорах со странным народом, владеющим Облачной Чащей далеко на юге. Говорили, что это народ замкнутый, ужасный, нечеловеческий на вид; что его воины летают на громадных насекомых – четырехкрылых стрекозах – и способны пролить на врага смерть с великих высот.
Со стороны малазан в переговорах участвовали Тайскренн, некий благороднорожденный по имени Араган и одиночка Т’лан Имасс по прозвищу Онос Т’оолан. Вторая и Третья армии окопались в сельской глубинке, два дня пути на юг от города Малинтэас. Несколько потных солдат из взвода обеспечения принесли и поставили – очень осторожно – в десяти шагах от костра деревянный ящик. Вискиджек взмахом руки подозвал Ежа и Скрипача. – Вы саперничаете в нашем жалком взводе, – сказал сержант и поморщился, как будто проглотил что-то гадкое (и не без основания, ибо тем самым благословил присущую Скрипу и Ежу страсть к анархическому разрушению). – В том ящике гренады и кое-что похуже. Получен от Морантов, которые теперь нам союзники. Кажется разумным – по крайней мере, моему извращенному разуму – передать их вам двоим. Очевидно, вам придется поэкспериментировать с содержимым. Но не забудьте удостовериться, что ушли на половину лиги от лагеря. – Он помедлил, взлохмачивая заросль на подбородке. – Те, что самые большие, слишком велики для бросания. То есть никто не уцелеет. Так что напрягите мозги и придумайте им применение. Вот последний приказ: солдаты, не убейте себя. Взвод и так неполный; не хотелось бы приставлять еще двоих к проклятым штучкам. Остаются только Калам и Ходунок.
«Да, Ходунок…»
Скрипач и Еж поднатужились, сняли крышку и в удивлении уставились на ряды заботливо упакованных в ячейки, переложенных соломой гренад. Маленькие круглые, длинные конусовидные, стеклянные в виде шипов (внутри ни одного пузырька не заметно)… а на самом дне штуки побольше, как раз для ковша катапульты (вскоре выяснилось, что такая идея была самоубийственной – снаряды имели привычку детонировать, едва рычаг катапульты вздрагивал, распрямляясь. Впрочем, для уничтожения катапульт вместе с невезучей прислугой – лучше не найти!)
Это были действительно эксперименты. Еж и Скрипач долго и утомительно тащили ящик в удаленное место; затем начали метать маленькие снаряды, которые назвали жульками (они взрывались слишком близко и жульнически закручивали пращи – те ударяли железной корзиночкой по ушам). Затем они открыли зажигательные свойства горелок, вызвав бурные протесты фермера, у которого очень быстро сгорела телега с сеном. В конце концов они уладили дело, вручив ему четыре золотых имперских скипетра – недавно отчеканенных монет Келланведа – на которые можно было купить новую ферму. Хлопушки, вставленные в удлиненной формы ямки в плотной земле, отлично разрушали фундаменты стен, скрепленные раствором или нет. И наконец долбашки – самые мерзкие и страшные из придуманных Морантами припасов. Создатели предназначали их для сбрасывания с кворлов, и Скрипач с Ежом потратили большую часть запаса, придумывая альтернативные способы их использовать и оставаться при этом в живых. Потребовалось еще двадцать штук – два ящика – чтобы вывести окончательной заключение: только целованный Опоннами дурак решится применить их иначе, кроме как для минирования с подрывом хлопушкой, горелкой или, в крайнем случае, метко запущенным жульком.
Потом появились большие самострелы, начались маниакальные опыты с «барабаном» и медленным огнем. Но всегда в качестве последней гарантии им требовались Поддавки Повелительницы. Будь Скрипач религиозен, ему пришлось бы отдавать каждый грош, полученный в качестве жалования и награбленный, в сундуки храмов Госпожи Удачи – слишком много раз он подрывал долбашки слишком близко от себя и других малазан. Еж оказался еще более… беззаботным. Увы, не приходится удивляться тому, чем он кончил…
Воспоминания нападали на него в самые опасные моменты. Нет сомнения, что к сладкой ностальгии примешивается тайное, но сильное стремление к самоубийству… Скрипач заставил себя отбросить думы о прошлом – ведь он уже приближался к последней яме и стоящему около нее Каракатице.
– Нужно было бежать отсюда поджав хвост, – сказал Скрипач, опускаясь рядом с неглубокой дырой в земле.
– Даже не надейся, – негромко ответил Каракатица.
– Ну, как скажешь. Только не мешай мне пройти во врата Худа, если вдруг ошибочка выйдет.
– Я тебя слышу, Скрип.
Вот так, стараясь не думать о Еже, о Вискиджеке, Ходунке и всех прочих, не думать о минувших днях, когда мир казался новым и чудесным, когда риск жизнью казался частью веселой игры, последний великий сапер Скрипач снова принялся за работу.
Бутыл косился на дом фермера. Кто-то там есть – он уверен. Возможно, там не один. Живые, дышащие люди… о да… И еще…что – то… слабый запашок, навевающий мысли о склепе или… еще о чем-то. Он не был уверен, и неуверенность заставляла нервничать.
Геслер переместился влево и залег там терпеливо, как клещ на стебельке травы. По крайней мере вначале. Сейчас, спустя сотню ударов сердца, маг начал ощущать растущее в сержанте нетерпение. Хорошо ему с такой-то золотистой кожей, которая тогда, в И’Гатане, не поддалась огню. Конечно, Правд доказал, что странная кожа не наделена полной непроницаемостью, особенно против морантских припасов. И все же Геслер прошел через огонь – во всех смыслах слова, которые мог уловить Бутыл – так что все уловки, засады, а также грубые жестокости войны для него словно забава.
«Но вот я, тот, с кем все считаются – но я не смею обнажить дурацкий меч и прорубить дорожку сквозь стадо крякающих болтунов – добродеев со всеми их указующими перстами, острыми ногтями и… о боги, откуда такие образы? Проклятый Мокра! Кто-то сочится мыслями». – Бутыл глянул на Геслера, прошептал: – Сержант?
– Что?
– У вас, случаем, в черепе странные мысли не бродят?
Геслер поглядел с подозрением, покачал головой: – Я думал об одном старом знакомце, маге. Кульпе. Не то чтобы ты его напоминал, Бутыл… Ты скорее похож на Быстрого Бена. Сильнее похож, чем нам нравилось бы. Когда я его видел в последний раз, бедолага летел вверх тормашками за борт корабля, прямиком в огненный шторм. До сих пор гадаю, что случилось потом. Приятно было бы думать, что он оказался молодцом, выбрался из садка – доменной печи и оказался в саду какой-нибудь молодой вдовушки, по колено в прохладных водах фонтана. А она как раз стояла на коленях, молясь о спасении и или еще о чем… – тут он удивленно заморгал и отвел глаза. – Э… я всегда воображаю приятное, потому что в действительности все намного хуже.
