– Удинаас, – насмешливо сказал Скол, – это не смертный мир.

– Вздор.

– Ты не так все понял. Это место стихийных сил. Необузданных. Под каждой поверхностью – потенциал хаоса. Это владения Тисте.

Серен Педак вздрогнула: – Просто Тисте? Не Анди или Эдур…

– Аквитор, – вмешался Сильхас Руин, – Тисте были первенцами. Первыми. Самыми первыми. Мы построили первые города, первые цивилизации. Они воздвиглись здесь, в подобных мирах. Стихийных, как сказал Скол.

– А как насчет Старших Богов?

Скол и Руин промолчали. Пауза затягивалась… Удинаас грубо засмеялся. – Незваные родственники. Загнанные в каморки. Закроем дверь, не будем обращать внимания на стук. Понадеемся, что они сами уйдут. С всеми историями о сотворении мира одна и та же проблема. «Мы были первыми, разве это не очевидно? Другие? Не обращайте внимания. Самозванцы, мошенники, еще хуже! Поглядите на нас! Тьма и Свет и Сумрак посредине! Что может быть чище и первозданнее?» Разумеется, нужный ответ – «да!» Хотите конкретный пример?

– Ничто не предшествовало Тьме, – сказал Скол, в раздражении обретя акцент Синей Розы.

Удинаас дернул плечом: – Это кажется разумным допущением. Но если нет? Ведь Тьма – это не просто отсутствие света? Можно ли согласиться с таким негативным определением? А может быть, Скол чуть-чуть ошибся в своем утверждении, и на самом деле Тьме предшествовало Ничто? Истинное отсутствие чего бы то ни было. Даже Тьмы. Но постойте! Где же в нашем раскладе хаос? Было ли Ничто истинно ничем – или оно было заполнено хаосом? Не была ли Тьма наложением порядка на хаос? И была ли она единственным эпизодом наложения порядка на хаос? Звучит подозрительно. Жаль, что с нами нет Пернатой Ведьмы – я позабыл слишком многие плитки. Всякое там «рождение того» и «рождение сего». Но хаос также произвел Огонь. Должен был, ведь без Огня нет Света. Можно также сказать, что без Света нет Тьмы, а без них обоих – Тени. Но Огню нужно топливо, так что нам требуется некая материя, рожденная Землей. И еще Огню нужен воздух, поэтому…

– Я уже наслушался этой чепухи, – заявил Руин.

Тисте Анди ушел в ночь; но в глазах Удинааса ночь не была ночью – он легко различил Сильхаса Руина, который отошел от огня шагов на сорок и вновь повернулся лицом к лагерю. «Ага, Белый Ворон! Ты будешь слушать, не так ли? Но чтобы никто не видел твоего лица, не смел бросить прямой вызов.

Догадываюсь я, о Сильхас Руин, что ты знаешь о рождении сущего не больше нас. Что твои суждения так же не обоснованы, как наши. Так же смехотворны».

Фир сказал: – Удинаас, эдурские женщины передают, что Кашены привязали все сущее к времени, обеспечив тем всеобщую гибель. Их самое страшное преступление. Но всеобщая гибель… я давно и упорно размышлял над этим… у нее не лик хаоса. На самом деле это его полная противоположность.

– Хаос преследует, – проговорил Скол без обычной своей заносчивости. – Он Пожиратель. Мать Тьма рассеяла его армии, его силы, и они желают воссоединиться, ибо когда это произойдет, никто – даже Мать Тьма – не сможет их победить.

– У Матери Тьмы должны были быть союзники, – ответил Удинаас. – Или так, или она подстерегла хаос из засады, напала на спящего врага. Неужели вселенная рождена изменой, Скол? Это ядро твоих убеждений? Не удивляюсь, что вы готовы вцепиться друг другу в глотки. «Слушай внимательно, Сильхас Руин. Я ближе к тебе, чем ты думаешь. Я иду по следу. Хотя», – подумал он тут же, – «это может оказаться неразумным. Даже фатальным». Так или иначе, сама Тьма должна была родиться от чего-то. Внутри хаоса. Некий неожиданный союз там, де запрещены все союзы. Другая измена.

Фир Сенгар чуть склонился вперед: – Удинаас, как ты заметил, что нас преследует Менандора?

– Рабам приходится оттачивать каждое чувство, Фир Сенгар. Потому что наши хозяева – негодяи. Хозяин может проснуться с зубной болью, став жалким и злым – и уже в полдень семья рабов претерпит ужасную судьбу. Погибнет муж, или жена, или оба. Кого-то убьют, изуродуют, ослепят – все несчастья стоят в тени и ждут нас.

Он не думал, что сумел убедить Фира. Жалкие аргументы. Да, отточенные чувства могут взъерошить ему перышки и намекнуть, что кто-то идет по следу. Но это не то же самое, что опознать в преследователе именно Менандору. «Я стал беззаботен. Раскрылся. Я хотел выбить глупцов из равновесия; но это сделало их более опасными. Для меня.

Теперь они понимают – или скоро поймут – что бесполезный раб идет не в одиночку».

Хотя… пока никто из них не готов бросить ему вызов.

Она разостлала скатку, улеглась – хотя спать не собиралась. Тьма, которая не тьма. Свет, который не свет. Рабы, которые могли бы стать господами. А где-то впереди нависают грозовые тучи, полные грома, молний и багрового дождя.

Она подождала, пока дыхание раба не успокоилось, не выровнялось, войдя в ритм тяжелого сна. Совесть больше не бунтует. Удинаас владеет тайнами, достаточными, чтобы оправдать всё. Он никогда не выходил из рабства; сейчас его госпожой стала Менандора, тварь по любым оценкам столь же подлая, хитрая и жестокая, как и остальные члены этой семейки почти-что-богов.

Мокра пробудился, зашептал внутри, свободный как блуждающая мысль, не привязанный к костистой раковине плоти и даже к привычным тропкам разума. Щупальце поднялось, повисло в воздухе над ее головой; она придала ему форму змеи – голова мотается, язык мелькает, отыскивая запах Удинааса, самой его души – туда, скользнуть ближе, коснуться.

Горячо!

Серен Педак ощутила, что змея отпрянула, почувствовала, как по разуму покатились волы обжигающего жара.

Лихорадочные сны, огонь души Удинааса. Он пошевелился под одеялом.

Нужно быть более осторожной, нужно понять сущность придуманной ею змеи. Скользнуть снова, приблизиться к самому краю разожженного горна… прорыть норку под горячим песком. О, тут тоже боль – но это не кузница его души, вдруг поняла она. Это мир, в который затянул его сон, царство слепящего света…

Ее глаза открылись. Устрашающий, рваный пейзаж. Валуны, обожженные до красноты. Густой, спертый воздух – словно она попала в гончарную мастерскую. Над головой слепяще-белое небо.

Удинаас брел, спотыкаясь, в нескольких шагах впереди.

Она послала змею скользить за ним.

Сверху пронеслась громадная тень – Удинаас повернулся и вскинул голову – тень проплыла снова – дракон в золотой и серебряной чешуе распростер крылья, скользнув прямо над головой – и миг спустя пропал.

Удинаас ожидал его возвращения. И увидел дракона вновь – тот уже превратился в малую искорку, порхающую в небесах мошку, уже исчезал из вида. Раб – летериец закричал вслед, но Серен не поняла, звучит ли в голосе ярость или удивление.

Никому не нравится, когда его игнорируют.

Рядом со змеей внезапно зашуршали камни; она испугалась и подняла голову. Женщина. Не Менандора. Летерийка. Изящная, волосы такие светлые, что кажутся белыми. Она осторожно кралась к Удинаасу. Каждое движение выдавало натянутые нервы.

«Еще одна незваная гостья…»

Удинаас всё не сводил взора с опустевшего неба. Серен видела, как летерийка подбирается все ближе. В пяти шага она выпрямилась и провела рукой по нечесаным, иссохшим волосам. Голос страной пришелицы был полон гнева. – Я искала тебя, любимый!

Он не повернул головы, даже не шевельнулся – но Серен заметила что-то новое в положении плеч и шеи, в том, как он держится. В ответе прозвучала насмешка: – Любимый? – Вот тогда он и встретил ее взгляд – взглядом безумца. В этот мире огня он казался неуместной, дерзкой льдиной. – Я уже не трепетный заяц, Пернатая Ведьма. Да, я вижу твою провокацию. Ты призывно смотришь, изображаешь искренность, доверие; но за всем этим можно различить откровенное презрение. К тому же, – добавил он, – я слышал, как ты тайно подбиралась поближе, чуял твой страх. Чего тебе нужно, Пернатая?