– Да, впереди толпы врагов, – сказал Геслер. – Надеюсь, что будет виден Летерас. Хотелось бы поглядеть на его стены, прежде чем пойти на жмых.
– Хватит болтать, сержант. Идите.
Скрипач не ответил на ухмылку Геслера, когда они возвращались к взводам.
– Да ладно, Скрип! Этой ночью все твои таланты просто визжат, не так ли?
– Да. Они визжат оттого, что ты никак не заткнешься.
Корабб Бхилан Зену’алас собрал больше оружия, чем мог унести. Четыре лучших копья, два дротика. Односторонний меч, чем-то напоминающий скимитар; отличный длинный летерийский меч, затупленный конец которого он отточил напильником; два кортика и целая куча ножей. На спине его был приторочен летерийский щит (дерево, бронза, кожа). Еще он тащил самострел с двадцатью семью стрелами и одним жульком.
Он понимал, что армия идет в последний бой. Бой будет славным. Героическим. Таким, какой мог бы устроить Леомен Молотильщик. Они будут стоять плечом к плечу, рукой к руке, пока не падет последний. Об этом сияющем дне будут петь песни многие годы. Одной из подробностей будет рассказ о солдате, владеющем копьями и дротиками и мечами и ножами… и о груде трупов у его ног. О воине из Семи Городов, да, проплывшем тысячи лиг, чтобы достойно завершить Великое Восстание. Снова мятежник в бездомной и объявленной вне закона Четырнадцатой Армии, солдаты которой называют себя Охотниками за Костями. Да, их собственные косточки станут предметом охоты, ими будут торговать на рынках словно магическими реликвиями. Менять на равный вес золота. Особо высоко оценят череп Корабба, больший, чем у остальных, недавнее вместилище мозга, наделенного гением и прочими мудрыми думами. Такой череп не сможет купить и король, да, особенно вместе с пробившим его копьем или клинком, последним свидетелем зрелищной гибели Корабба, последнего морпеха…
– Рад милостей Худа, Корабб, – зарычал сзади Каракатица. – Надоело уворачиваться от задних концов копий! Еще звон, и в меня полетят передние! Почему бы тебе не выбросить несколько штук?
– Не могу, – отвечал Корабб. – Они все пригодятся.
– Ясно. Набрал таких, что сразу ломаются?
– Нет, просто впереди много врагов. Многих надо убить.
– Летерийские щиты – дрянь, – продолжал Каракатица. – Лучше, если ты будешь знать заранее, Корабб.
– Когда этот сломается, найду другой.
Он жаждал неминуемой битвы. Криков, стонов умирающих, потрясения в стане врага, которого будут опрокидывать раз за разом. Морская пехота заслужила всего этого, о да. Битва произойдет перед стенами Летераса – горожане выйдут поглядеть и узрят – с удивлением, с восхищением, с трепетом – как Корабб Бхилан Зену’алас высвободит свою ярость. Души свидетелей станут разрываться от…
Хеллиан больше никогда в рот не возьмет этого пойла. Вообразите: пить, тошнить, страдать жаждой и галлюцинациями – и все одновременно! Почти так же плохо, как ночь Фестиваля Паральтов в Картуле. Тогда куча народа нарядилась в костюмы громадных пауков, а визжащая от отвращения Хеллиан пыталась затоптать каждого…
Сейчас она бредет во главе жалкого взвода, вокруг зернистая полутьма; судя по обрывкам разговоров (сама вступить в беседу она не сумела по причине немощи), Эдур скопились прямо позади них. Словно десять тысяч пауков с жвалами, способными схватить и высосать невинную чайку. А уж женщину напугать до визга. Что еще хуже – треклятая колонна марширует прямиком в гигантскую ловчую сеть.
Галлюцинации не покидают ее. Например, капрал раздвоился. Один тут, один там – оба болтают одновременно и одно и тоже, но не одним и тем же голосом. А что за дурацкий голубеглазый парень с дурацким именем все трется рядом? Как его? Смердосос? Смрадный Пёс? Как бы там, она его на десять лет переплюнула – или больше – с такой вот гладкой кожей, как у дитяти – Детонос? – что делает его ребеночком четырнадцати лет, о боги. Все не надышатся на его историю – будто он принц, последний из рода, бережет семя, чтобы посадить в чистую почву, на которой кактусы не растут… и он хочет… чего хочет-то? Она не уверена; но он вызывает в ее мозгу множество мрачных мыслей, а в особенности темных желаний совратить его, чтобы никому не смел в глаза прямо взглянуть, чтобы доказать – с такой, как она, свяжешься да не развяжешься. Может, пора придать им силу? Силу сокрушить невинного. А вы чего ждали от испуганной женщины?
Прошли еще одну деревню. Тут совсем худо. Всё систематически разрушено, каждое здание сравняли с землей. Армии так делают, чтобы не дать врагу укрыться, не позволить строительство редутов и прочих сооружений. Ни деревца нет, только ровно вспаханные поля, зеленые изгороди вырублены, посевы сожжены дотла, а солнце хотя утреннее, но уже посылает смертельные копья жары прямо ей в голову, заставляя прикончить последний запасец фаларийского рома с транспорта.
Ну, он хоть укрепил ее. Слава Худу.
Капрал снова слился воедино, что было хорошим признаком. Он тычет пальцем куда-то, кричит что-то…
– Что? Что? Нервный Увал, что ты бормочешь?
– На восходе! Сержант, видите армию врага? Боги благие, нам крышка! Тысячи! Нет, не тысячи, а…
– Тихо! Я сама хорошо вижу…
– Но вы не туда смотрите!
– Куда смотреть – неважно, капрал. Я все равно их вижу. Кончай толпиться и отыщи Урба – пусть будет поближе, тогда будет целее, придурок неуклюжий.
– Он не придет, сержант.
– О ком ты?
– Из-за Смертоноса. Тот объявил, что отдаст вам свое сердце…
– Его что? Слушай, иди и скажи Сердценосу, что нос может оставить себе, нос мне не нужен, а вот хвост я ему отрежу, как только прикончим всех ублюдков, а то и раньше, если случай выпадет. И притащи Урба, потому что я отвес… ответц… за него, понимашь? Это я его заставила вышибить двери храма.
– Сержант, он не…
– Как ты ухитриваешься изменять голос?
– Итак, – сказал командующий разбросанными по гребню летерийскими силами, – они пришли. Что думаете, Сиррюн Канар? Меньше тысячи? Мне так кажется. Долог путь от побережья. Удивительно.
– Они выжили, – скривился Сиррюн, – потому что трусливо уклонялись от сражений.
– Чепуха, – бросил опытный военачальник. – Они сражались так, как им было выгодно. Они сражались отлично. Ханради и его Эдур могут подтвердить. Меньше тысячи. Клянусь Странником! Что я мог бы сделать с десятком тысяч таких солдат! Пилотт, Коршенн, Десцент, Трюс, Истм – мы завоевали бы всё. За две военные компании, не больше.
– Если бы, – ответил Сиррюн. – Но мы сейчас их истребим.
– Да, финед, – вздохнул командир. – Истребим. – Он помедлил, бросив на Сиррюна до странного хитрый взгляд: – Сомневаюсь, что выпадет лучший случай в изобилии пустить эдурскую кровь, финед. Они свое дело сделали. Теперь им осталось только окопаться позади малазан; когда бедняги сломаются – а они сломаются – то побегут прямо на копья Эдур Ханради Халага. Общий конец.
Сиррюн пожал плечами: – Не понимаю я все-таки, почему малазане могли посчитать, будто тысячи солдат достаточно для завоевания империи. Даже учитывая взрывчатые вещества и прочее.
– Вы забыли их потрясающее волшебство, финед.
– Потрясающее, когда надо прятаться, скрываться от наших глаз. И всё. Сейчас такие таланты бесполезны. Мы видим противника, господин. Они на открытом месте, там они и умрут.
– Тогда лучше начать, – резковато ответил командующий и отвернулся, жестами отдавая приказы магам.
Внизу, на широкой равнине, которая станет полем смерти для вторгнувшейся армии – если тысячу солдат можно так назвать – малазанская колонна начала быстро перестраиваться в оборонительный круг. Командир хмыкнул: – Похоже, финед, иллюзий они не питают? Им конец. Они это знают. И все же не готовятся бежать или организованно отходить. Поглядите на них! Они будут стоять до последнего.
