Сергееву довелось допросить почти всех важнейших свидетелей, давших решающие показания по той части преступления, квторая касалась непосредственно Екатеринбурга: комиссара Саковича, красноармейца Летемина, камердинера Чемодурова, начальника охраны ДОНа Медведева… Им были подготовлены важнейшие экспертизы, в частности, произведена выемка частей стен и пола со следами пулевых попаданий и штыковых ударов. Вряд ли кто-нибудь сочтет такую работу незначительной.
Однако судью Сергеева генерал Дитерихс, курировавший следствие по политической линии, невзлюбил еще пуще, чем Наметкина: «Он тоже оказался не свободен от бациллы законности» (Б.Бруцкус).
Довольно быстро удалось генералу установить, что «хотя Сергеев не сочувствует изуверской политике и поступкам Бронштейна, Янкеля Свердлова и Исаака Голощекина, евреев Сафарова, Войкова и их единомышленников, но Сергеев сторонник евреев Керенских, более умеренных, не таких кровожадных.»
Поняв это, Дитерихс занялся генеалогией неприятного екатеринбургского судьи и крещендо установил (на страницах своей книги), что Сергеев – сын крещеного еврея, крещеный еврей, просто еврей, наконец, еврей, втайне сочувствовавший врагу. Руководя следствием по раскрытию «преступления, инспирированного по замыслу и особенному руководству евреев», такой Сергеев непременно должен был заниматься вредительством… Он и занимался – раскрытая генералом схема ничем не отличалась от позднейшей кулацко-специалистской модели начала 30-х годов. Сергеев, например, дал объявление в газетах, прося лиц, что-либо знавших об обстоятельствах преступления, являться в местные прокуратуры и приносить свидетельские показания. Акция провалилась, Сергеев признал: люди боялись свидетельствовать в ходе гражданской войны – не поплатятся ли за опасные показания, попав потом в руки возможных победителей? Генерал же разгадал замысел криптоеврея: «Сергеев сделал это (публикацию в газете. – М. x.), чтобы предупредить через печать Янкеля Юровского, Исаака Голощекина и Янкеля Свердлова, чтобы они приняли меры, т. к. следствие началось.»
Последний эпизод, видимо, вконец расщелкавший сосуд терпимости господина генерала по отношению к еврейскому вредителю Ивану Сергееву, изложен был в книге его убежденного единомышленника – англичанина Роберта Вилтона.
…Обеспокоенная докладами, поступавшими в Лондон от Нокса, фактического посла Великобритании при правительстве Колчака, лондонская еврейская община послала в Омск секретаря Объединенного комитета по иностранным делам Еврейского совета представителей («Board of deputes») и Англо-еврейской ассоциации. Он встретился для беседы с министром юстиции белого правительства Старинкевичем, и тот, не удовлетворившись устной беседой, снабдил лондонского собеседника письменным заявлением для печати:
«На основании данных предварительного расследования, о котором мне еженедельно докладывает Генеральный прокурор, я могу удостоверить, что среди лиц, виновных… в убийстве императора Николая ii, нет ни одного человека еврейского происхождения».
«Я спросил его, – рассказывал лондонский делегат, – как он объясняет тот факт, что генерал Нокс послал британскому военному министерству отчет с противоположными утверждениями. Г. Старинкевич ответил… что русские военные круги с самого начала рьяно утверждали, что убийство царской семьи – дело рук евреев и что следствие должно установить этот факт. Они начали свое собственное расследование и настаивали, чтобы вообще все следствие перешло к ним. Ему, министру юстиции, пришлось столкнуться с большими трудностями, чтобы добиться проведения следствия нормальными юридическими органами. Но и это расследование постоянно страдало от вмешательства военных. Так, когда первый следователь Сергеев не смог найти никаких следов участия евреев в преступлении, эти военные круги яростно выступали против него, инсинуируя, что сам г. Сергеев является евреем. Эта кампания стала настолько агрессивной и настойчивой, что министру юстиции пришлось освободить Сергеева и назначить другого следователя. Новый следователь тоже не смог обнаружить следов еврейского участия в убийстве царской семьи».
Старинкевич ошибался: не для того военные настаивали на замене судьи Сергеева, чтобы его преемник не нашел в деле жидо-масонскую интригу. Просто для того, чтоб ее обнаружить, требовалось заменить и самого господина министра: в момент, когда Вилтон цитировал его письмо, он получил возможность называть Старинкевича: «Уже бывший министр».
Будем справедливы: Николай Соколов ни словом в своей книге не намекнул на «еврейское происхождение» Ивана Сергеева. Для обоснования своего внезапного назначения на чужое место он выдвинул другие, якобы профессиональные аргументы. Первое: имелись у начальства для замены судьи «стратегические соображения». «В чем состояла стратегия, которая мешает Сергееву и не мешает Соколову, того и величайший полководец объяснить бы не мог!»– воскликнул по этому поводу Бруцкус, но я, хотя не полководец, «тайну стратегии» разгадал: Сергеев был судьей местным, екатеринбургским, ордер ему подписали городской прокурор Остроумов и председатель горсуда Казем-бек. Соколов же считался юристом из центра, и ордер на ведение дела подписал ему сам Верховный правитель
России адмирал Колчак! Дело отныне числилось не местным, екатеринбургским, а государственного значения… Второе соколовское объяснение состояло в том, что Сергеев как член суда был прикован к Екатеринбургу и не мог выезжать из города на места, связанные с расследованием. Бруцкус съехидничал: «Члену суда в качестве следователя присваиваются все права следователя, и ничем ровно не прикован он к своему суду». Изучая дело, убеждаешься в этом несомненно: одно из важнейших преимуществ Сергеева перед Соколовым как раз в том и состояло, что судья успевал выезжать на места событий (в Алапаевск, например), тогда как Соколов часто туда опаздывал – и упускал при этом важнейшие следственные нити (конкретно об этом будет сказано при анализе соответствующих эпизодов дела).
Подозрение в скрытом еврействе против человека по имени Иван Сергеев, к тому же судьи царских времен, возникло у генерала и круга его единомышленников потому, что они были недовольны не только итогами его работы (это само собой разумеется), но и ее, так сказать, способом, ее методологией. С итогами как раз они могли что-то сделать, на самом деле, увы, Сергеев после того, как его подержали у генерала «на ковре», немного уступил, и в протоколах появились, по Бруцкусу, «экскурсии в область национального духа». Но все-таки Сергеева военные выгнали (в скобках: к большому ущербу для следствия, хотя бы потому, что Соколову после него требовалось немало времени для вхождения в курс длившегося уже семь месяцев дела. У преемника же Сергеева на все про все оставалось лишь четыре с небольшим месяца: в июле 1919 г. Екатеринбург попал в руки красных.).
И тут мы замечаем, что, помимо «керенского иудаизма», обвинял Дитерихс Сергеева еще в инертном ведении следствия. Не было у него, пишет генерал, умения сбить неожиданным вопросом обвиняемого с его версии, ошеломить и, как выражались позднее, «расколоть». Просто слушал судья показания и записывал аккуратно, включая все ошибки допрашиваемого.
Как ни удивительно, я вынужден взять под защиту генерала. Доля правды в инвективах Дитерихса в адрес Сергеева имелась – и немалая доля.
Сергеев был воспитанником старой юридической школы и вел следствие, как принято было в русском дореволюционном правосудии: собирал и сопоставлял факты, отсеивал лишнее и сомнительное, выявлял в них противоречия и снова сопоставлял улики и показания. Между тем преступления, которые ему поручили расследовать, – екатеринбургское, пермское и алапаевское (все случаи убийств Романовых на Урале) – оказались не просто трудными, но трудными специфически, ибо совершали их не рядовые уголовники, а тайная спецслужба нового государства. Подозреваемые в преступлениях фигуранты заранее предвидели возможный ход расследования и сочиняли для юристов противной стороны нужную им легенду, например, «приговор Уральского Совета». А Иван Сергеев не мог поверить, что, скажем, «Сообщение ЦИКа Советов», т е. президентского органа, предназначалось, в частности, именно для того, чтобы его, юриста, дезориентировать в ходе следствия.
