Не иэ-за любви он принял лютеранство, его жена была еврейкой, не из-за карьеры: еврейство успехам часовщика никак не мешало… Юровский был негодяй, но… этот негодяй – по существу и формально – отрекся от еврейства. На каком же основании преступление этого выродка допустимо отнести на счет еврейства? Не в большей степени, чем подвиги Манасевича-Мануйлова, который был таким же гнилым выкидышем еврейства справа, в охранку, как Юровский слева, к большевикам.»

Разрешу напоследок лирическое отступление – об иудейском отношении к соплеменникам, принявшим крещение, которое у Бруцкуса получило такое рельефное словесное оформление.

Думается, многих читателей нашей книги поразит пылкое убеждение ученого, что перешедшие в христианство евреи есть (исключая склонившихся перед силой любви) подонки и отбросы еврейского общества. И хотя многие русские люди, если верить народным пословицам, разделяли мировоззренческую установку Бруцкуса («Вору прощеному, коню леченому и жиду крещеному одна пена», «Жида крести и под лед спусти» и т д.), даже их, верно, смутит аналогичное убеждение, в свою очередь, с противоположной, еврейской стороны, что христианскую веру нормальный еврей может принять, только если он предельно ничтожный тип, вроде охранника-провокатора Манасевича или мечтательного цареубийцы Юровского.

…В те годы, когда Юровский делал первые и, казалось, многообещавшие карьерные прыжки, другой еврей, Соломон Лурье, профессор-античник Самарского университета, собирал материалы для книги «Антисемитизм в древнем мире: попытки объяснения его в науке и его причины». Античность послужила автору конкретным полем для исследования им социально-психологических причин возникновения феномена антисемитизма. Ученый пытался осознать для себя причину почти патологической ненависти к его народу, в частности современных ему, Лурье, общественных сил, противостоявших большевизму.

Одно за другим рассматривал он стандартные антисемитские претензии к евреям, принятые в тогдашней русской среде, проверял их историческим материалом и отбрасывал как не выдержавшие проверки фактами. Евреев не любят за их чуждость физическому труду? Но в античную эпоху, когда они были земледельцами или ремесленниками, их не любили еще больше. За занятия финансами, в частности, ростовщичеством? Но в тех регионах, где, будучи меньшинством финансового мира, евреи вынуждались давать более льготные условия должникам, их ненавидели куда сильнее, чем христианских (в частности итальянских) конкурентов. Не любят их за постоянный конфликт с туземным национальным государством? Но в птолемеевском Египте евреи составляли гвардию вооруженных сил греков-фараонов, и там-то и зародилась впервые идеология юдофобов. Отказ признать императоров богами? Но евреи шли на любой допустимый верой компромисс – в частности, соглашались ставить щиты с изображением императора сразу за оградой Храма.

Все проверенные обвинения отпали. Кроме одного. Обвинения в еврейском высокомерии.

На основании античных текстов Лурье пришел к следующим выводам.

Обвинение в высокомерии, по его наблюдениям, предъявляли евреям в период национальных катастроф, связанных с потерей государственности. Историк процитировал несколько филиппик подобного рода, вкладывавшихся драматургами в уста персонажей-«метэков», бесправных чужестранцев в эллинских городах. Они выражали свои чувства примерно так: почему евреи не ведут себя так, как все мы?

Гипотеза, выдвинутая Лурье, сводилась к следующему: человечество античной эпохи считало аксиомой, что каждый народ имеет собственных богов-покровителей. Бог одного народа и не должен быть богом другого. Поэтому в случае поражения бог униженных не истреблялся вовсе, а включался в пантеон державы-победительницы, но, конечно, на правах покоренного, второстепенного бога. Соответственно нормы поведения племени, поклонявшемуся малому идолу, были иными, чем нормы поведения идолопоклонников бога-победителя.

Евреи же были монотеистами и воспринимали окружающие народы, даже самые победоносные и высококультурные, как погубивших свои души язычников. Самым убийственным в поражении от войск Тита считалось, что Бог предал свой народ за грехи в руки «ам шфела», «низменного народа». Это самоощущение себя как единственных в мире носителей истинной веры придавало еврейскому поведению, часто вопреки субъективной воле, ту внутреннюю независимость, которая раздражала окружавших людей, находившихся в сходном с евреями рабском или полурабском положении (не римляне, а греки и другие неполноправные народы империи преследовали евреев именно как евреев). Любую попытку внешних сил обозначить особыми знаками зависимое положение разгромленного и обращенного в рабство народа евреи преобразовывали в символическую мету своей избранности Богом. Человек, считали они, может бояться зубов крокодила или волка или жала змеи, но в этом нет унижения: ибо, и опасаясь физической силы дикого зверя, человек ни в малой степени не признает превосходства любой фауны над собой. Так же и евреи, уступая физической силе иноверцев, никогда не признавали никаких достоинств в чужих религиях.

Отражение такого традиционного, укоренившегося еврейского отношения к окружающему миру я вижу и в обличениях Бруцкусом Юровского: для него выкрест был человеком, павшим по каким-то неизвестным ученому причинам до животного уровня.

Как просто было бы жить в мире, если бы преступления, завораживающие воображение человечества, творили лишь монстры, злодеи и верооотступники!

Оговариваю: «По русскому закону, действовавшему на территории адмирала Колчака, все участники цареубийства, начиная от высшего руководителя и кончая последним прикосновенным, все одинаково подлежат смертной казни. С точки зрения моральной отношение человеческой совести к Юровскому нисколько не изменится, независимо от того, стрелял ли он в безнадежно обреченных или нет» (Б. Бруцкус).

Мои дальнейшие размышления о личности и мотивах действий Якова Юровского надо рассматривать, твердо помня, что речь идет о человеке, совершившем тягчайшее преступление что с юридической, что с нравственной точки зрения, и это не подлежит обсуждению – как начальная аксиома наших рассуждений.

Условившись об этом обязательном коэфициенте, вслушаемся в размышления о нем Бруцкуса и всмотримся в улики Соколова.

Первый вопрос: зачем он принял христианство? Особых льгот ему это не давало: ограничения черты оседлости не распространялись на ремесленника-часовщика, товара в его магазине было много – разбогатеть, благодаря крещению, не мог. Честолюбие? Но какое честолюбивые интересы, связанные с вероотступничеством, могли иметься у человека, если в том же 1905-м, он вступил в большевистскую партию. Не исключаю, что ленинские «кадровики» подвергали испытанию на верность подобных прозелитов большевизма: мол, для подпольщика удобнее считаться христианином, чтобы меньше привлекать внимание полиции. А сами приглядывались: подчинится душой или нет?

Но как раз с Юровским ситуация мне кажется более сложной.

Ибо мне нужен ответ и на другой вопрос, который занимает автора вслед за крещением будущего коменданта, – какие качества сделали этого человека более пригодным для ДОНа, чем Авдеева или иного уральского чекиста. Чем руководствовался Белобородов, оказывая Юровскому столь исключительное доверие?

Самое бросающееся в глаза – комплекс Герострата, отмеченный Бруцкусом. Им были охвачены и Ленин с Троцким, Пятаков с Белобородовым, их помощники и исполнители, А этот Марат из Каинска, часовщик и ротный фельдшер, о котором книги будут писать (и пишут!), чей кольт будет в музее храниться (и хранится!) – он-то во имя «мерной поступи железных батальонов истории» был готов тогда на все.

Но, повторяю, таких честолюбцев была масса – и чем же он отличался в глазах Белобородова от Петра Ермакова, который с наслаждением приписал себе палаческие лавры Юровского, или от Медведева (Кудрина), сделавшего то же самое? Почему выбрали его – одного среди всех?

Характерное свойство, неожиданное для типичного чекиста той эпохи, выделяет Юровского с налету. Чем он занялся сразу после назначения? Проинвентаризовал царские драгоценности и сдал по описи под охрану тем, в ком был уверен, что не украдут: самим Романовым.