– Не надо в птичку, – Амаранта сделала вид, что хнычет.

– Так что с телескопом, барышни, мы пока заводиться не будем... Остается последнее место, где может стоять маяк, – помолчав, сказал человек. – Когда я был маленький, туда проникнуть было невозможно, потому что на пути к этому месту находилась военная часть. Теперь ее нет.

– Она заброшенная, – сказала Аня. – Раньше часовые стояли с автоматами, а теперь все нараспашку.

– Пацаны часто туда лазают.

– И зря, – сказал человек. – Нечего там делать. И мы через эту военную часть не пойдем. Мы обогнем ее с востока. Но для этого надо пройти через плохой лес.

– Какой плохой?

– Страшный, – коротко ответил человек. – Если боитесь, лучше не идите.

– Да ладно, – махнула рукой бывалая Амаранта. – Когда пойдем? Далеко ведь это...

– Пошли после обеда? Я как раз на скрипке позанимаюсь.

– На рассвете надо, – поправил человек.

– Меня не отпустят.

– Дура, что ли? – Амаранта удивилась. – Спрашивать собралась? Ты по-тихому...

– Значит, встречаемся у водокачки. Резиновые сапоги наденьте, и свитера тоже. А я термос с чаем возьму и бутерброды.

Человек возился в саду и в сарае. Увидел, что Анина мама пришла к нему одна, и перестал возиться. Сел за стол под сосной.

– Ну что? – спросила Анина мама.

И они посмотрели друг на друга. Анина мама села за стол напротив. Помолчали. Солнце садилось. Тепло. Где-то за деревьями, в санатории, начинались танцы, и слышалась музыка – издалека она казалась красивой и задумчивой.

– Ты меня, конечно, не помнишь, – начала Анина Мама.

– Почему? Помню я тебя прекрасно. Я всегда все помню, – словно пожаловался человек.

– Если бы ты знал, до какого края дошла Елена после твоего исчезновения, – сказала Анина мама и закурила, морщась – от дыма ли, от воспоминаний. – До какой нищеты, и физической и духовной. Иногда она по два-три дня жила у меня, и мы даже не разговаривали...

Человек положил руки на стол и щекой на стол лег, отвернулся. Заскучал.

– И не потому, что она все время или пила или бредила. Просто я не могла сдержать слез, глядя на нее. И когда она уходила, исчезала, всегда под утро, на рассвете, в мороз или летом... Заболевала и была разбита на несколько дней.

Помолчали опять.

– Ты понимаешь, что это все ты? – негромко, как бы мимоходом спросила мама. – Ты знаешь, что с тебя спросится?

Человек не пошевелился.

– Негодяй, – также мимоходом и негромко сказала Анина мама. Встала и забрала пачку сигарет со стола.

И тут нервы ее не выдержали.

Застонав от ярости, она принялась колотить человека худыми острыми кулаками, таскать за волосы, теребить за одежду.

Он не противился, не пытался защищаться.

Устав, женщина заплакала, и человек обернулся к ней, глядел безумным, горячим от слез взглядом.

Плакали вместе, держась друг за друга, обнявшись. Долго. Хорошо плакали. Потом умывались из железного рукомойника. Анина мама пригладила волосы, высморкалась в платочек и сказала:

– Уезжай отсюда, а?

Человек очень тихо ответил:

– Нет.

Рассвело. Трое встретились у водокачки. Девочки стучат зубами. Человек укутывает их шалями. Пьют чай из термоса.

Начинаются рассветные блуждания в туманных лесах и полях.

И опять – мусорный перелесок, ручей в овражке и поле. Трое идут через поле. По узкому мосту через мелкую бедную речку.

После поля – другой, дальний, менее вытоптанный лес. Стволы елей – лиловое, черное и зеленое. Бузина уже поспела – июль кончается.

Долго-долго поднимаются в гору. Выходят – поле опять. Большое. И лес темнеет вдали. Они пересекают поле и входят в лес.

Лес мертв. Болел ли он и умирал постепенно или умер сразу – однажды уснул на закате и не проснулся? В лесу тишина – никого-ничего. Сухие ветки и коричневый мох. И отовсюду – из-за стволов, голых веток и поваленых бревен – выглядывает ржавое железо. Обрезки труб, газовая плита кверху ножками, остов автомобиля, исковерканное ржавое неизвестно что, экскаватор, протянувший ржавую клешню и замерший.

Ржавой рухляди становится все больше, она молча таращится на путников, а они идут молча, не глядя друг на друга, боясь вскрикнуть от страха – ржавчина ждет испуганного вскрика, чтобы ожить, обступить тесно, не выпустить никогда из мертвого леса.

Впереди брезжит светлое.

Это поле. Оно огромное. Такого они не видели еще никогда. На поле – трава и цветы, и тропинка тоже травой заросла. Кончается поле обрывом, крутым откосом, оттуда очень далеко видно, и кажется, что ты на самом верху, а все – внизу.

И на краю поля, у обрыва, стоит старый маяк. Обросший мохом понизу. Штукатурка потрескалась, облупилась, виден темный кирпич. Тяжелая дверь приоткрыта, трое входят и по железной винтовой лестнице пробираются на самый верх, где окна на все стороны света. Сквозь худую крышу видно светлое небо, там, в вышине, над полем, расцветает летний день.

В небе вскрикивает большая птица и хлопает крыльями – от радости, что старый маяк найден, человек не обманул, и ушедшее море – правда.

Поднимается ветер...

От ветра хлопает окно в доме. Сонная женщина в ночной рубашке шлепает босиком по полу, закрывает окна. Осторожно, тихо открывает дверь в комнату. Заглядывает. Комната девчачья – с портретами певцов и мягкими игрушками. Женщина смотрит на кровать. Кровать не застлана и пуста.

Родня Амаранты – коренастые, короткопалые, хозяйственные – закатывают банки на терраске, тесной от этих самых банок. Мама Ани – худая, высокая, с тонкой сигареткой в руке, заглядывает на терраску. Это вызывает переполох, Амарантина родня принимается носить стулья и пепельницы, здоровается с Аниной мамой, и прежде чем протянуть руки, вытирает их о полотенца и фартуки.

Анина мама и Амарантина родня беседуют, договариваются о чем-то, согласно кивают.

Анина мама стала добрая-предобрая.

– Послушайте, ребята, – сказала она за ужином. – А почему бы нам не поехать в Ферапонтов Посад? Ведь живем рядом, а ни разу не были. Прямо-таки стыдно. Все, решено. В субботу утром встаем пораньше, и вперед. Если понравится, заночуем в гостинице. Там такие музеи, памятники старины, да вообще весь город – музей под открытым небом...

– У меня в субботу вечером встреча с Тавризяном, – промямлил Толя.

– Сравнил – старинный город, упоминавшийся в летописях, и Жорик Тавризян... Подождет Жорик, – отмахнулась мама. – А, Нюся? – весело спросила она. – Поехали? А то сидим на одном месте... Хочешь, Амаранту с собой возьмем?

– А можно? – удивилась Аня.

– Конечно! – мама удивилась, что Аня спрашивает, как будто всю жизнь ей все разрешали. – То есть я-то с удовольствием, а если ее не отпустят, я попрошу. Толя, перестань смотреть в одну точку, пожалуйста. Надо машину вымыть хотя бы, колеса проверить...