– Я знаю, – говорит он тихо. – Не надо, не вспоминай.

– Я скоро вернусь... – человек целует Анины руки, в ее ладонях прячет лицо, берет ее за руки.

– Когда? Разве ты еще не насовсем?

– Не пугайся, я вернусь. Уже скоро, – говорит человек и отдаляется от Ани – вот он уже у яблони, вот в углу сада. – Когда ты забудешь меня. В счастье, в горе и просто забудешь, трижды забудешь, тогда и вернусь... Скоро...

Его уже не видно за деревьями... Аня смотрит на свои пустые ладони.

Две девочки на пустом белом берегу.

Опять молчали, только быстрее качались на качелях.

Вторая. Однажды приснился и сказал, что вернется.

Первая. Когда?

Вторая. Когда я его забуду.

Первая. Но ты же не забудешь?

Вторая. Нет.

Первая. И я. Значит, он не вернется?

Вторая. Он специально так сказал, что вернется, когда я забуду, чтобы не говорить, что никогда не вернется. Чтобы не расстраивать.

Первая. Понятно... Хорошо, что ты приехала...

Вторая. Я вообще-то скучала по тебе...

Они обнимаются порывисто, и Вторая выдыхает, прильнув щекой к дутой курточке Первой:

– Тяжело...

– Я тоже больше не могу... – признается та.

Они шепчутся о чем-то.

На берегу появляется Саня-Лисапед. Он собирает бутылки, катит велосипед по снегу. Видит девочек и приветливо машет рукой.

– Только этого чучела не хватало. Эй! (свистят). – А ну иди сюда.

Лисапед подходит к качелям, улыбается.

– Значит, так. Ты ужасно хитрый, и мы это знаем.

– Только мы. Все думают, что ты уродский дурак, а мы знаем.

– Ты прикидываешься, что дурак, а сам хитрый и все понимаешь лучше всех.

– Запомни, пожалуйста: ты нас тут не видел. Ничего не видел, ничего не знаешь, и вообще ты дурак. Понял?

– Не вздумай сказать, что ты нас видел. Тебе ясно? А то тебе будет очень хреново.

– Ты вообще знаешь, что должно быть у мужчины? Что самое главное должно у него быть?

– Без чего он никакой не мужчина, а просто неизвестно что? Честное слово, ясно? У мужчины должно быть честное слово.

– Ни у кого нет честного слова. Только у одного человека было настоящее честное слово.

– Дай честное слово, что ты никому не скажешь, что нас здесь видел.

Лисапед кивает торопливо.

– Смотри, чего дам. Видишь бусину? Держи. Она волшебная. С ней всегда можно спастись, если что. Если ты никому не скажешь, что нас видел, бусина тебе поможет.

– А если скажешь, то даже с бусиной пропадешь.

– Теперь закрой глаза и считай до трехсот. Только медленно.

– Ты понял, что дал честное слово?

– Слово, – повторяет Лисапед, кивая. – Честное слово...

– И не вздумай за нами идти, пока не получил.

Лисапед закрывает глаза.

Лисапед в участке. Лицо его разбито, руки в наручниках. Перед ним два милиционера, те, что пиво покупали летом. Один за столом сидит, в тетрадку пишет, другой по комнате расхаживает.

– Ты мне давай кончай тут... Это мы видали – мычит, психом прикидывается. Ты давай говори – куда дел девчонок? Свидетели есть – они на берег пошли, а ты за ними, погодя. Они одни на берегу были. И следы только их свежие. И велосипеда твоего. Говори, маньяк, что с детьми сделал? Сука, – устало прибавил он.

– А мы его счас в восемнадцатую камеру отправим, – рассеянно предложил старший. – Тут он и скажет, как чего. Как миленький. Взмолится. На карачках поползет.

– Еще отпирается он... – поддержал младший. – У тебя откуда бусина? Родители признали, ихние это бусы, девчонки на руках носили, шнурок кожаный с бусинами, как браслеты, чтоб...

Старший милиционер, который в тетрадку писал, взял бусину двумя пальцами и стал глядеть сквозь нее на свет.

Черная же вроде бусина, а поворачиваешь ее и видишь то янтарное, то зеленое, то голубое. Горы, или море, или луна, или лес... Старший милиционер смотрит сквозь бусину. Ведь вот же пустяковина, а смотришь через нее, и совсем другая история получается... Милиционер хмыкает. Бусина нагревается в его крупных пальцах.

И вдруг старший милиционер почувствовал то, о чем никому никогда не сможет рассказать, потому что не бывает слов для этого, он бы нашел слова, ведь он же сыщик, он бы постарался, но их нет на свете – как будто давнишняя, затаенная, им самим позабытая мечта или надежда навсегда покинула его, так и не сбывшись, и он хочет успеть благодарно и светло попрощаться с ней, изо всех сил старается успеть попрощаться, пока пронзительная печаль и невыносимая безысходная нежность не разорвали сердце.

– Товарищ капитан, товарищ капитан! – забеспокоился младший. – Вам что, плохо?

– Оставь ты его, Садчиков, – проговорил капитан, силясь ослабить галстук. Бусина покатилась по полу. – Не видишь, больной... Оставь... Не нашего ума это дело...

Лисапед возвращается в свою избушку, где всего одна комната с печкой и советские киноартисты на стенах. Кошки мурчат и толкутся у него под ногами. Лисапед тыркается по избушке, не зная, что делать сперва – кормить кошек, топить печку, греть железный электрический чайник, и вдруг прислоняется лбом к стене, гладит старые бревна, как живых, бормочет свое и хлюпает носом, вытирает ладонью слезы.

Напившись чаю, Лисапед ложится спать. Избушка еще не протопилась как следует. Кошки склубочиваются рядом, греясь и грея человека. Лисапед укрывается тулупом и зябко натягивает его на плечи. Закрывает глаза и видит...

БЕЛЫЙ БЕРЕГ

ДВЕ ДЕВОЧКИ В ЗИМНЕЙ ОДЕЖДЕ,

ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ,

УХОДЯТ ВГЛУБЬ

ПО СВИНЦОВОЙ ШТОРМЯЩЕЙ ВОДЕ.

Тихим солнечным днем... В конце августа. Со стороны шоссе в поселок Кораблево приходит парень, вроде туриста, и идет по улицам. За спиной у него рюкзак, в руке – узел, что-то замотанное в темную ткань.

– Это поселок Кораблево? А где улица Песочная? Ага, спасибо...

И дальше по песчаной дороге. Останавливается у забора, зовет.

– Это какой дом? Где дом пять по улице Песочной?

Тетка выходит на крыльцо, вкусно ест яблоко.

– Я говорю, где дом пять по улице Песочной? Там живет Амаранта Серова?

– Хватил! Амаранта! В мореходном училище она. Учится на капитана дальнего плавания. Всем нос утерла. Про нее даже заметка была в журнале «Меридиан». Читал?

– Нет... А Аня?

– Какая Аня?

– Не знаю. Которая дружила с Амарантой.

– А ты чей? Что-то я тебя не помню.

– Я в Пречистое иду. Проездом из Архангельской области. Монастырь восстанавливал, по подряду. Там у нас был один... просил передать привет...

– Привет, это что же... Это можно...

– А Аня? Была еще девочка... Летом жила по соседству, дачница, дружила с Амарантой. Он так и сказал – Аня и Амаранта. Две.

– Аня? Это не Леонтьевых? Если Леонтьевых, то знаю... Заграницей она. На скрипке больно хорошо играет.

Парень пожимает плечами огорченно.

– Жалко... Он просил очень. Проводить меня вышел и все говорил: «Только не обмани». Не послушник даже, а так... Кирпичи таскал на колокольню. Молчал всегда. Никто и голоса его не слышал. И вдруг со мной заговорил, когда узнал, что я в эти края...

Тетка тоже сочувственно пожимает плечами. Чего, мол, только не бывает на свете.

– Куда же мне ее теперь? – растерянно спрашивает парень.

– Кого?

– Да вот...

Парень ставит на стол круглое и закутанное в темное. Разматывает темную материю. Показывается клетка, в клетке – птица. Молчание. Тетка смотрит на птицу, оторопев.