К несчастью для Черчилля, он был слишком увлечен своей ставшей навязчивой идеей захвата Константинополя и в то же время слишком уверен в своем военном гении. Поэтому, вместо того чтобы позволить морским экспертам подробно изучить свой грандиозный стратегический замысел, вместо того чтобы тщательно сосчитать, сколько кораблей и моряков было в резерве британского флота, принять к сведению все возражения (почти все специалисты тщетно пытались ему доказать, что чисто морская операция практически неосуществима, что без амфибийной операции не обойтись), Уинстон принялся осуществлять свои рискованные затеи, не обеспечив ни необходимой материально-технической базы, ни своего политического отступления.

Он продолжал с обычным своим пылом и популистским чутьем изливать потоки красноречия на оппонентов, обосновывая принятые им решения и меры. Вот почему в тот день, когда разразилась катастрофа, народный гнев обрушился прежде всего на него. Романтическое воображение Уинстона все время звало его в погоню за миражом. «Это одна из величайших военных кампаний в истории, — продолжал он утверждать после того, как союзники потерпели несколько поражений подряд на море и на суше. — Вдумайтесь, что такое Константинополь для Востока. Это больше, чем для Запада Лондон, Париж и Берлин вместе взятые. Вспомним о том, что Константинополь был владыкой Востока. Вдумайтесь, что означало бы его падение. И какие последствия оно имело бы для Болгарии, Греции, Румынии, Италии»[105].

По крайней мере, мы можем сказать, что ни история, ни историография не подтвердили черчиллевских ожиданий. Однако несмотря на то, что поначалу вокруг этой кампании бушевала ожесточенная борьба мнений как в среде военных, так и в среде политиков, все же в период между двумя войнами в ее адрес стали чаще раздаваться благосклонные отзывы. Прежде всего это объяснялось тем ужасом, который людям внушала окопная война, унесшая столько жизней и заперевшая на Западной линии фронта в непроходимом тупике армии противников с осени 1914 года до весны 1918 года. На общественное мнение оказала некоторое влияние книга Черчилля «Мировой кризис» — умело построенная защитительная речь, нечто вроде apologia pro actis suis («оправдание своих поступков»), — впрочем, достоинства этой книги как исторического произведения весьма сомнительны[106]. Тем не менее после Второй мировой войны, в ходе которой стало ясно, что Черчилль извлек-таки урок из поражения в Галлиполи (так, он большое внимание уделил материально-техническому обеспечению и тактической подготовке высадки войск союзников в Нормандии), действия командования во время кампании в Дарданеллах снова стали осуждать. Осуждали и стратегию командования, и сам замысел, и ошибки в подготовке и планировании операции, которые изначально ставили под сомнение успешный исход этой наспех подготовленной кровавой диверсии, с помощью которой правительство надеялось приблизить победу над Германией.

Как только в январе 1915 года было принято решение об отправке экспедиции в Дарданеллы, началась подготовка к операции. Однако велась она неслаженно, в инструкциях отсутствовала ясность. Эта неразбериха, беспорядок и противоречивые взгляды военачальников на ситуацию сразу же поставили под угрозу успех всего предприятия. Черчиллю, возглавлявшему военно-морской флот, пришлось дорого заплатить за двойную ошибку, которую он допустил вместе с Асквитом в самом начале войны. Прежде всего, в августе 1914 года на пост главы родственного адмиралтейству военного министерства впервые с XVII века был назначен военный — лорд Китченер, герой колониальных войн, генерал, отличавшийся великолепной выправкой. Между тем этот блистательный генерал вовсе не был хорошим стратегом, к тому же он ничего не смыслил в современной войне. Первым морским лордом после отставки князя Луиса Баттенбергского стал лорд Фишер — «злой гений» военно-морского флота. Он был человеком непоследовательным, непредсказуемым, неуравновешенным. Безусловно, Фишер умел блестяще предугадывать дальнейший поворот событий, но нередко выступал и с весьма опрометчивыми предложениями, поносил всех и вся, а поскольку он отличался еще и редкостным эгоизмом, то его столкновения с первым лордом адмиралтейства были неизбежны.

Таким образом, весь февраль 1915 года командование разрабатывало, отвергало и снова разрабатывало различные планы действий, в результате чего было упущено много времени. Военачальники никак не могли выбрать один из двух тактических планов. Первый, который горячо, почти исступленно защищал Черчилль, состоял в том, чтобы подготовить чисто морскую операцию, в ходе которой корабли британского флота прорвались бы в Дарданеллы и затем проникли в Мраморное море, солдат же сухопутной армии первый лорд адмиралтейства предлагал задействовать лишь для последующего захвата Константинополя. Сторонники другого тактического плана ратовали за комбинированную операцию, предусматривавшую бомбардировку побережья с моря и высадку десанта. Большинство экспертов военного флота склонялось ко второму плану. Однако как бы задача ни была трудна, решать ее нужно было немедленно, поскольку перед флотом стояла цель войти в Босфор и Дарданеллы, тем самым сдвинув ситуацию на Французском фронте с мертвой точки и при этом не лишив французов поддержки британских войск. Китченер пребывал в нерешительности, он то намеревался ввести в операцию подразделения сухопутной армии, то отказывался от этой мысли. А вот Черчилль упорно стоял на своем, не считаясь с возражениями специалистов адмиралтейства. Больше того, сгорая от нетерпения, он дважды отдавал приказ о бомбардировке Дарданелл. Турки и их немецкие советники насторожились и успели принять необходимые меры, таким образом, союзники уже не могли застать противника врасплох.

В довершение всего разработчики и руководители морской операции совершили невероятное количество технических ошибок: недооценили материально-техническую базу турков, переоценили мощность пушек британских военных кораблей, надеясь, что они смогут разрушить фортификации противника (Уинстон забыл поговорку Нельсона, утверждавшего, что флот не создан для штурма крепостей), не учли опасность, которую представляли подводные мины (в те времена в Северном море, например, очищать дно от мин посылали рыболовецкие суда), упустили из виду сильное течение в Босфоре и Дарданеллах, а также штормистость Эгейского моря в это время года. Малочисленным штабам и даже офицерам, находившимся непосредственно на поле боя, не хватало карт местности. Эти непростительные ошибки, повлекшие за собой столь тяжелые последствия, разногласия в стане военачальников, противоречивые приказы и, как следствие, вечная путаница стали причиной того, что народный гнев обрушился прежде всего на инициаторов и исполнителей этой трагической операции. В первую очередь в ее неудачном исходе обвинили Черчилля, ведь это он был душой предприятия.

Итак, 18 марта 1915 года британские корабли приступили к выполнению операции. Внушительная англо-французская эскадра, в составе которой были десять броненосцев, несколько крейсеров и эскадренных миноносцев, подошла к Дарданеллам, дала пушечный залп по укреплениям и вошла в пролив, заставив замолчать орудия противника. Однако сразу же корабли союзников наткнулись на настоящее минное поле. Это была катастрофа: огромные корабли взлетали на воздух один за другим. К концу дня британское командование подвело удручающий итог: из десяти броненосцев, участвовавших в сражении, четыре пошли ко дну и два вышли из строя. Потери личного состава были ужасающими. После этого жестокого, неожиданного поражения двое главнокомандующих экспедицией наперекор Черчиллю, который настаивал на возобновлении атаки, решили изменить тактику. Адмирал Робек, командующий эскадрой в Эгейском море, и генерал сэр Ян Гамильтон, командующий резервными сухопутными войсками и товарищ Черчилля по войне с бурами, приступили к подготовке десантной операции, полагая, что лишь артобстрел побережья корабельной артиллерией в сочетании с высадкой десанта на полуострове Галлиполи могли спасти экспедицию.