В тот момент актив Уинстона пополнился еще одним успешным начинанием. Открытие, о котором идет речь, не наделало много шуму, но за ним было будущее — именно благодаря Черчиллю появились первые приспособления для расшифровки документов. С давних пор Уинстон, отличавшийся богатым воображением и романтической склонностью ко всевозможным тайнам и загадкам, проявлял повышенный интерес к развитию секретных служб. Он оказывал всяческое содействие Управлению разведки, основанному в 1909 году, и двум его подразделениям — Военной разведке 5, обеспечивавшей внутреннюю безопасность страны, и Военной разведке 6, или Тайной разведывательной службе, обеспечивавшей внешнюю безопасность. Черчилль был страстно увлечен последними изобретениями в области науки и техники, вплоть до самых диковинных выдумок. В 1914 году он заинтересовался открытием нового источника сведений, который произвел переворот в классических приемах шпионажа, — расшифровкой кодированных посланий противника.

Надо сказать, что уже во время войны с бурами англичанам удалось расшифровать код противника. Однако теперь речь шла не больше не меньше как о расшифровке сигналов немецкого флота, вот почему преимущество британского флота над немецким должно было быть на порядок выше. Проникнуть в тайну немецкого шифра англичанам помогла тройная удача. Сначала русские военные передали британскому адмиралтейству экземпляр немецкого морского кода, перехваченного в Балтийском море. Затем в Австралии была обнаружена еще одна инструкция по кодированию, и, наконец, часть немецкого шифра попала в руки моряков британского рыболовецкого судна.

И сразу же Черчилль, понимая, в каком выгодном положении оказался бы британский флот, если бы предстоящие маневры противника были известны заранее, создал специальную службу, в которую вошли лучшие специалисты. Работали они в знаменитой комнате номер сорок в адмиралтействе, ставшей центром подготовки морских операций. Черчилль частенько туда наведывался. Благодаря сведениям, полученным таким образом, адмиралтейству удалось предотвратить бомбардировку восточного побережья Англии немецкими крейсерами и узнать инструкции, полученные немецким флотом перед доггерским сражением. Тем не менее, эти подвиги, слишком незначительные по мнению Черчилля, не могли ни успокоить его нетерпения, ни удовлетворить его желания поскорее нанести противнику сокрушительный удар. В голове Уинстона зрели новые грандиозные сценарии, пьесы по которым он намеревался поставить на подмостках других театров военных действий.

Всю жизнь Уинстона преследовал призрак Дарданелл. Прежде всего, потому, что мучительное поражение, одновременно военное и политическое, стало причиной стремительного падения первого лорда с правительственных высот и едва не разрушило его головокружительную карьеру. Эта туника Нессуса надолго приклеилась к коже Уинстона. Он так верил в успех этого предприятия, которое в случае удачного исхода покрыло бы его неувядаемой славой. Он вложил в него все свои моральные и физические силы, он был безрассуден в своем упорстве. И вот мечта разбилась, в жизни Уинстона наступил самый тяжелый период, растянувшийся на многие месяцы. Страсти были накалены до предела. Рандольф Черчилль вспоминал, как в школе его пятилетний сверстник, которому он предложил свою дружбу, бросил ему в лицо: «Никогда! Твой отец убил моего отца в Дарданеллах!»[103]В период между двумя войнами многие митинги, на которых выступал Черчилль, прерывались криками «Галлиполи!». Да и во время Второй мировой войны, когда премьер-министр в ходе дискуссий на высшем уровне выдвигал на обсуждение самые рискованные стратегические планы, многие его оппоненты, не говоря об этом вслух, вспоминали о кровавом поражении 1915 года. По сей день эта экспедиция вызывает много споров, хотя все без исключения исследователи сходятся во мнении, что с первого ее дня и до последнего было совершено невероятное количество ошибок, одна трагичнее другой. Конечно же, нельзя во всем винить одного только Уинстона, но в этой драме он играл далеко не последнюю роль.

Все началось с дискуссии о дальнейших стратегических планах, которую осенью 1914 года вели военачальники и гражданские лица Британии в высшем решающем органе — Военном комитете, заменившем в ноябре Комитет обороны империи. К тому времени, когда никто уже не надеялся на скорое окончание войны, четко обозначилось противостояние двух лагерей в лоне правящей элиты Англии. С одной стороны, «западный» лагерь, объединивший штаб империи, военное министерство и главнокомандующего британским экспедиционным корпусом во Франции генерала Френча, склонялся к мнению, что союзникам прежде всего необходимо было одержать победу на Западном фронте, там, где Германская империя сосредоточила свои основные силы. С другой стороны, «восточный» лагерь выступал за то, чтобы обойти противника по периферии, начиная с восточного побережья Средиземного моря и Турции, вступившей в войну на стороне Германской империи в октябре. Пытаясь убедить оппонентов в своей правоте, сторонники «восточной» стратегии приводили в пример действия Веллингтона в Испании, забывая при этом, что Великая Французская Армия потерпела поражение вовсе не на испанских полях брани. Премьер-министр Асквит и военный министр Китченер пребывали в нерешительности, не зная, какую стратегию выбрать.

Лишь в изобретательных умах двух гражданских активистов правительства — Ллойда Джорджа и Черчилля — без конца роились идеи о том, как дать новый толчок войне, застрявшей в окопах Франции. И хотя они выступали с разными стратегическими предложениями — Ллойд Джордж ратовал за высадку в Салониках, а Черчилль — за экспедицию в Дарданеллы, — базовый принцип был один и тот же. Вместо того чтобы сосредоточивать силы союзников на неприступных позициях противника, «жевать колючую проволоку», как говорил Уинстон, и впустую жертвовать десятками тысяч человек на Западном фронте, нужно использовать преимущество британского флота, обойти с фланга центральные империи и поискать другую линию фронта, на которой можно было бы одержать блистательную победу. Тогда-то и появилась мысль открыть фронт в каких-нибудь далеких землях, там, где франко-британские войска смогли бы обойтись меньшими человеческими жертвами. Однако Черчилль упустил из виду, что в таком случае союзники также были бы не в состоянии нанести сокрушительный удар по вражеской военной машине.

По правде говоря, Уинстон долго не мог выбрать между северными и Средиземным морями. С лета 1914 года и до начала 1915 года он лелеял план экспедиции в направлении Балтийского моря. Согласно этому плану армия союзников должна была перехватить инициативу и нанести удар по войскам Второго рейха, затем овладеть каким-нибудь островом в Северном море у берегов Германии (Боркумом или Силтом), захватить Шлезвиг, прорваться в Балтийское море, тем самым вынудив Данию вступить в войну, а русских — высадиться в Померании[104]. Но этот план натолкнулся на непреодолимое препятствие, а именно — яростное сопротивление большинства экспертов военно-морского ведомства.

Конкуренцию этому дерзкому плану действий на севере составила еще более грандиозная концепция наступления и победы, долгое время остававшаяся в тени, но наконец созревшая в деятельном уме Черчилля. Итак, в январе 1915 года Уинстон сделал окончательный выбор в пользу нового плана действий, при разработке которого он, вероятно, вспомнил все сказки о Востоке, которые слышал в детстве. Отныне этот план занял все его мысли и поглотил всю его невероятную энергию, неисчерпаемые запасы энтузиазма и пылкого воображения. Ведь теперь речь шла не больше не меньше как о том, чтобы войти в Босфор и Дарданеллы и захватить Константинополь.

В то же время из России пришло тревожное известие о том, что турецкие войска вот-вот совершат прорыв на Кавказе. А Черчилль, в свою очередь, нетерпеливый и неутомимый, как никогда, пускал в ход свой полемический талант, чтобы убедить безынициативный, вялый Военный комитет в преимуществах своего плана. И комитет сдался. 13 января 1915 года он утвердил грандиозный стратегический план Черчилля и поручил адмиралтейству осуществить его, а именно: подготовить морскую экспедицию для бомбардировки и дальнейшего захвата полуострова Галлиполи, а затем и Константинополя. Таким образом, Военный комитет принял роковое решение, имевшее трагические последствия. Никто даже не задумался о том, а почему, собственно, падение Константинополя должно было непременно повлечь за собой падение Германии. Правда, все были уверены в том, что операция продлится недолго и не будет стоить союзникам больших потерь. А ведь совсем рядом с местом высадки экспедиции некогда стояла Троя — символично, не правда ли?