Черчилль инициировал создание Отдела специальных операций, поскольку считал необходимым срочно восстановить связь с оккупированным континентом. Ведь до сих пор англичане были изгнаны и отрезаны от Европы. Итак, первая задача, поставленная перед отделом, заключалась в том, чтобы отправить в тыл противника небольшие группы саботажников для подрыва военного производства. Но пока это были лишь первые слабые попытки, хотя к тому времени отдел и создал уже несколько центров по подготовке саботажников. Тогда же руководству отдела пришла мысль переправлять своих агентов в тыл к врагу по морю или высаживать на неприятельской территории парашютные десанты. Однако из-за такого обилия идей вскоре стало непонятно, кто что должен делать и кто что — разведывать, эта путаница сразу же осложнила работу отдела.

Черчилль, чье богатое воображение не поблекло с годами, помнил о печальной истории шуанов, карбонариев и клефтов и потому решил пойти другим путем — путем вооруженных восстаний и подрывной деятельности. Он рассудил, что, разжигая дух сопротивления в жителях оккупированных территорий, можно мобилизовать их на борьбу с врагом, тогда они сделают жизнь оккупантов невыносимой и, кто знает, может быть, в один прекрасный день даже станут помогать регулярным войскам союзников в борьбе за освобождение Европы. Британский премьер-министр, хорошо знавший историю и всегда проявлявший склонность к периферийной стратегии, считал диверсионную войну, которая была известна еще в глубокой античности, эффективным способом борьбы с противником.

Диверсионная война характеризовалась подрывной деятельностью в тылу противника, участием в ней добровольцев и партизан, способностью сплачивать бойцов и мирных жителей, соединять разрозненные силы, несмотря на разнообразие используемых ими средств. Диверсионная война сразу же ставила противников в неравные условия. Конечно, у одного было больше оружия, техники, различных средств связи, что обеспечивало его военную и политическую мощь, а у другого, бедняги, не было никаких технических ресурсов, и он отчаянно пытался оказывать хоть какое-то сопротивление врагу. Но парадокс заключался в том, что как раз эта несоразмерность технических средств оказалась на руку самому «неимущему», поскольку «параллельная война», а попросту герилья, — это оружие слабого в борьбе с сильным — есть не что иное, как возможность наносить удары, уклоняясь от ответных ударов противника. Ведь партизаны обладают значительными преимуществами — они быстро и незаметно для врага меняют свои позиции, хорошо знают местность и пользуются покровительством населения. Минимальная материальная база, максимальный результат — вот секрет эффективности диверсионной войны, позволившей европейцам в этой «борьбе Давида с Голиафом» изменить ситуацию в свою пользу.

Именно партизанскую войну имел в виду Клаузевиц, когда говорил о «чем-то легком и неуловимом, что не должно материализовываться в плотное тело», сохраняя способность расшатывать фундамент вражеской армии, наподобие «тлеющих угольков, медленно превращающихся в языки пламени»[295]. Полковник Лоуренс, сторонник военных действий за пределами населенных пунктов и большой друг Черчилля, также призывал прибегнуть к тактике молниеносных атак с последующим отходом. По его мысли, осуществлять эти атаки должны были неуловимые и неуязвимые отряды без фронта и тыла, которые могли бы просачиваться во все уголки, подобно газу.

Не случайно в июле 1940 года, приказав создать подразделения ОСО, Черчилль сравнил их с ветром, распространяющим пожар. «А теперь, — сказал премьер-министр, — воспламените Европу!»

Министр Хью Далтон, которому было поручено координировать различные формы этой борьбы, называл ее «четвертым оружием» наряду с армией, флотом и авиацией. «Война теней» наиболее активно велась именно во время борьбы с оккупантами-фашистами. Тому были две причины: с одной стороны, политико-идеологический характер конфликта, с другой — появление новых технических возможностей, связанных с развитием радио и авиации. Теперь можно было безнаказанно преодолевать пространство, занятое врагом, и налаживать регулярную связь между бойцами, сражавшимися в тылу противника, и войсками союзников.

Кроме того, диверсионная борьба становилась все более многообразной. Из военной она превращалась в политическую, из политической — в идеологическую, социальную... А порой к ней можно было применить все эти характеристики одновременно. Тем более что борьба с оккупантами вскоре породила у европейцев желание изменить после войны существующую структуру общества и государства. Таким образом, британский премьер-министр столкнулся с новыми трудностями. Ведь хотя Черчилль и выступал инициатором организации диверсионной борьбы в тылу врага, в то же время он оставался человеком глубоко консервативным. Так «малая война» сливалась с «большой войной» в рамках всемирной геостратегии.

Для Черчилля все внезапно изменилось в 1941 году. Неожиданный поворот судьбы спутал все карты. 22 июня в войну вступил Советский Союз, а 7 декабря — Соединенные Штаты. Теперь Англия была уже не одна. В борьбе с Гитлером у нее появились союзники, однако именно она оказалась центральным звеном в межконтинентальной коалиции. Отныне война стала мировой, а Британия возглавила «Великий альянс», как называл антигитлеровскую коалицию сам Черчилль, — в честь альянса, составившегося против Людовика XIV во времена знаменитого герцога Мальборо, предка премьер-министра. На протяжении четырех лет Черчилль был одновременно и антрепренером, и исполнителем главной роли в этом грандиозном действе, предпринятом с целью разрушить ось Берлин — Рим. Именно этой задаче посвятил Черчилль всю свою энергию и деловитость. Он дал жизнь новой геополитике, которую старался не выпускать из-под своего контроля и которая характеризовалась — прямо по Шекспиру — «трехчастным делением мира»[296].

Осенью 1939 года, несмотря на вторжение Красной армии в Польшу и раздел этой страны между Германией и Советами, Черчилль удивил всех своим сдержанным отношением к политике Кремля. Он не присоединил своего голоса к хору негодующих соотечественников, осудивших действия советского правительства. Первый лорд адмиралтейства говорил о случившемся осторожно, избегал резких высказываний, оставляя себе тем самым путь к отступлению, а может быть, и к дальнейшему изменению позиции. Так, впервые комментируя события в Польше на Би-би-си 1 октября, Черчилль подчеркнул, что решение Сталина было продиктовано, прежде всего, национальными интересами Советского Союза. Кроме того, британский премьер-министр дал понять, что загадка русской души — эта «окутанная тайной головоломка внутри загадки» (знаменитое выражение Черчилля[297]) — на этот раз разгадана: Советский Союз попросту не мог спокойно смотреть, как гитлеровская Германия порабощает Балканы и Юго-Восточную Европу. А потому было очевидно, что столкновение интересов двух тоталитарных сверхдержав рано или поздно приведет к конфликту между ними. В октябре 1940 года Черчилль поистине проявил чудеса прозорливости, заявив своим ошеломленным военным советникам, что нужно быть готовыми к нападению Германии на Советы уже в следующем, то есть в 1941 году[298].

Однако лишь весной 1941 года сведения, полученные с помощью «Ультры», укрепили Черчилля в его предположении: массированное наступление германской армии на Восток не за горами. В начале апреля он приказал британскому послу в Москве, сэру Стэффорду Криппсу, срочно передать предупредительную ноту министру иностранных дел Молотову. Однако Криппс попытался увильнуть от поручения и лишь после того, как премьер-министр призвал его к порядку, передал-таки ноту, но не самому Молотову, а его заместителю Вышинскому. Черчилль все больше убеждался в том, что столкновения Германии с Советским Союзом осталось ждать недолго. Он сообщил об этом Рузвельту, тем более что 12 июня британские спецслужбы расшифровали письмо, отправленное из Берлина в Токио японским послом в Германии. В письме говорилось о неизбежности военной кампании против Советского Союза. Накануне вторжения гитлеровских войск в Страну Советов британский премьер-министр, прогуливаясь в Чекерс, сказал своему секретарю Колвиллу, что если бы Гитлер вознамерился захватить ад, то он, Черчилль, вступил бы в сговор с дьяволом[299].