Норвежская кампания длилась недолго — меньше месяца, начиная с вторжения в эту страну немецкой армии и до поспешной эвакуации оттуда войск союзников. Однако она имела долгую предысторию, ведь скандинавский вопрос был ключевым во время «странной войны». Прежде всего из-за шведской железной руды, а потом, что гораздо важнее, из-за войны между СССР и Финляндией.

Решающую роль в Норвежской кампании сыграли два фактора. Политический — борьба сил внутри британского, а также французского правительств. Военный — столкновение стратегии рейха и стратегии англо-французского лагеря, или, если угодно, столкновение двух планов войны. Первый план, принесший победу своим авторам, был последовательным, решительным и тщательно продуманным. Второй же претерпел не одно изменение, он представлял собой, скорее, антологию робких попыток составления тактического плана и невразумительных импровизаций на ту же тему. Что же удивительного в том, что такой план обернулся оглушительным поражением?

Теперь вернемся к политической ситуации в Вестминстере. После объявления войны Чемберлен счел благоразумным ввести в правительство двух «вольных стрелков» — Черчилля, возглавившего адмиралтейство, и Идена, возглавившего министерство по делам доминионов. Однако премьер-министр не пустил в кабинет ни либералов, ни лейбористов. С другой стороны, военный совет, в который входили девять министров, был слишком многочисленным, а упомянутые девять министров — слишком стары. «Я подсчитал, — пошутил Черчилль в письме к Чемберлену, — что на шестерых членов военного совета, которых Вы упомянули, приходится триста восемьдесят шесть лет, то есть каждому из них в среднем шестьдесят четыре года, а на пенсию в нашей стране выходят в шестьдесят пять лет!»[232]Черчилль понимал, что многочисленные противники с опаской отнеслись к его возвращению в правительство и потому пристально за ним наблюдали. К примеру, лорд Хэнки, также приглашенный в военный совет, писал: «Насколько я понимаю, моей основной задачей было наблюдение за Уинстоном»[233]. Тем не менее, Черчилль вел себя тактично, не плел интриг и не ловчил, хотя в правительстве его окружало целое войско бывших сторонников политики попустительства агрессору уважаемых буржуа, предпочитавших выжидание действию, начиная с сэра Джона Саймона, педантичного адвоката из министерства финансов, и заканчивая сэром Кингсли Вудом, нотариусом-методистом из министерства авиации. А в министерстве иностранных дел по-прежнему заправлял лорд Галифакс, человек щепетильный и загадочный, само олицетворение христианской добродетели.

Вопреки всем опасениям отношения Черчилля с Чемберленом имели характер продуктивного сотрудничества, несмотря на то, что премьер-министр и первый лорд были совершенно разными людьми. В действительности они нуждались друг в друге, зависели друг от друга и знали об этом. И если Чемберлен пригласил Черчилля в правительство, то произошло это потому, что премьер-министру необходимо было упрочить авторитет своего кабинета в глазах соотечественников. В то же время, чтобы показать, что именно он в первую очередь отвечает за проведение военных операций, Чемберлену необходимо было делать вид, будто бы он не только не чинит препятствий, но, напротив, всячески поддерживает предложения министра военно-морского флота. Таким образом, премьер-министр не мог обойтись без услуг Черчилля, которого знал как человека талантливого и пользующегося уважением. К тому же только первый лорд адмиралтейства мог расшевелить неповоротливый военный совет.

Что же касается самого Черчилля, то он всячески старался заставить правительство отказаться от пассивной стратегии и перейти в наступление. Для этого первому лорду приходилось то выступать с самыми дерзкими предложениями, как в случае с Норвегией, то идти на уступки, чтобы не выводить из себя ни премьер-министра, ни других своих коллег. А кроме того, он понимал, что если ему и суждено стать премьер-министром, то произойти это может только с согласия Чемберлена, необходимого для того, чтобы заручиться поддержкой большинства консерваторов. Если бы Черчиллю вдруг пришло в голову играть против премьер-министра, он мог бы навсегда распрощаться с мечтами о Даунинг стрит. А пока «терпение и компромисс!» — таковы были лозунги Черчилля.

Однако это нисколько не мешало ему изо дня в день бомбардировать Чемберлена — как он это уже проделывал с Асквитом — всевозможными посланиями, заметками, планами, советами... Дело в том, что, несмотря на в целом теплые отношения, разногласия по поводу методов и целей между премьер-министром и первым лордом возникали постоянно. Несколько дней спустя после назначения Черчилля главой адмиралтейства Чемберлен уже сетовал: «У него два недостатка — во-первых, он слишком много говорит на заседаниях кабинета, причем его речь лишь отдаленно касается, если вообще касается, предмета обсуждения. Во-вторых, он шлет мне бесконечные послания. Учитывая, что мы каждый день видимся на собраниях военного совета, общение в письменной форме представляется мне вовсе не обязательным. Хотя, конечно, я понимаю, что все эти послания он включит в книгу, которую напишет после войны...» Понемногу между Чемберленом и Черчиллем стало расти взаимное раздражение. В апреле 1940 года премьер-министр заметил: «Хотя Черчилль и стремится к сотрудничеству, мне он доставляет больше хлопот, чем все остальные министры, вместе взятые»[234].

30 ноября 1939 года «ложная война» внезапно приняла новый оборот. Оцепенение и инертность статичной войны были нарушены начавшейся войной между Советским Союзом и Финляндией. Известие об этом прозвучало как гром среди ясного неба. Отныне Скандинавия, к вящему удовольствию Черчилля, оказалась в центре политических расчетов и стратегических планов. Между тем перед британскими и французскими руководителями сразу же встали два вопроса. Во-первых, как помочь Финляндии и одновременно воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы прекратить поставки шведского железа в Германию? Во-вторых, нужно ли предпринимать что-либо против Страны Советов?

Начнем со второго вопроса. Во Франции многие мечтали расправиться с Советским Союзом, заключившим союз с Германией и «подарившим» миру коммунизм. По ту сторону Ла-Манша уже стали придумывать планы один безумнее другого. Где только не намечались военные операции — от Печенги до Баку, иными словами, от Кольского полуострова до Кавказа. К счастью, в Лондоне не теряли головы. Британское правительство, начиная с Чемберлена и Галифакса и заканчивая Черчиллем, решительно воспротивилось идее начать военные действия против Советского Союза — Чемберлен и Галифакс потому, что не любили авантюры и рискованные предприятия, Черчилль — потому, что считал союз Германии и Советского Союза временным. Он не сомневался в том, что рано или поздно две «империи» вступят в конфликт друг с другом, следовательно, прежде всего нужно думать о будущем.

А вот в том, что касалось вывоза шведской руды в Германию, Черчилль, напротив, вновь попытался навязать правительству свой план минирования фарватера территориальных вод Норвегии в районе Нарвика. 18 декабря в меморандуме, представленном на обсуждение военному совету (а затем и Верховному совету стран-союзниц, который состоялся 19 декабря), Черчилль даже наметил высадку британских и французских войск. При этом он говорил, что гористый характер местности в районе высадки был на руку союзникам, ведь там не могли пройти танки вермахта. Богатое воображение и отчаянный оптимизм Черчилля взяли верх над его здравым смыслом, и в конце меморандума он сделал смелый вывод: «Мы много выиграем и ничего не потеряем от того, что вовлечем Норвегию и Швецию в войну»[235].

Отныне у всех на уме была мысль о высадке войск в Нарвике и установлении союзниками контроля над северными шахтами, а это означало ни много ни мало открытие Скандинавского фронта. Однако на пути осуществления этого плана возникли непреодолимые препятствия как военного, так и дипломатического характера. Прежде всего, возник вопрос: как получить согласие Швеции и Норвегии на нарушение их нейтралитета? После длительных проволочек и после того как 13 марта было подписано перемирие между Финляндией и Советским Союзом, решили ограничиться морской операцией, изначально предложенной Черчиллем, а именно минированием фарватера норвежских территориальных вод. Однако французская сторона упорно отказывалась принять план первого лорда. В конце концов, окончательное решение было принято в начале апреля 1940 года.