Один из таких вечеров в резиденции Чекерс описал в своих дневниках генерал Алан Брук. Это был вечер накануне назначения генерала начальником штаба имперских войск. «После ужина, продолжавшегося до одиннадцати часов вечера, Уинстон натянул поверх своего „костюма сирены“ (siren suit) цветастый халат и началась настоящая вечеринка. Мы поднялись на второй этаж — нас ждал киносеанс: немецкие и русские фильмы до полуночи. Затем мы вновь спустились на первый этаж, и я должен был в течение часа докладывать премьер-министру о ходе операции „Бампер“ — этим кодовым названием обозначались маневры, предпринимаемые в тот момент в целях отражения возможного вторжения неприятеля в Англию. (...) После этого премьер-министр завел со мной разговор о намеченных операциях в Северной Африке и в Средиземноморье, которым он придавал большое значение. Потом он пустился в рассуждения об оставшейся на Британских островах армии. (...) В конце концов, когда часы уже пробили четверть третьего утра, Черчилль предложил пойти в холл перекусить сандвичей. Я надеялся, что это был сигнал отхода ко сну, но не тут-то было! Мы бодрствовали до трех часов утра, прежде чем пойти спать. Премьер-министр включил граммофон и принялся семенить взад-вперед по холлу, то и дело подпрыгивая в такт музыке, — полы его халата развевались, в одной руке он держал сандвич, в другой — пучок кресс-салата. Всякий раз, разворачиваясь перед камином, он останавливался, чтобы высказать осенившую его мысль или очередной афоризм. „Человеческая жизнь, — говорил Черчилль, — похожа на движение по длинному коридору с закрытыми окнами, которые чья-то невидимая рука открывает одно за другим, однако свет, падающий из открытых окон, лишь сгущает мрак в конце коридора“»[327].

Черчилль в равной мере удивлял министров и генералов своим недюжинным аппетитом: плотные завтраки с отбивными и беконом, обильные, тщательно продуманные дневные трапезы, тонкие вина, неизменно дополнявшие великолепный стол, а уж о неотъемлемом атрибуте премьер-министра — коньяке — и говорить не приходится. В своих «Воспоминаниях» Иден говорит об ужине в «Рице». «Отменные блюда, — пишет он, — устрицы, молодые куропатки, приятная беседа. Уинстон был в отличной форме, много говорил о прошлом, о далеком прошлом»[328].

В других рассказах Черчилль предстает человеком, всегда пребывавшим в хорошем настроении и наделенным удивительной способностью никогда не терять присутствия духа. Так, во время рождественских праздников 1941 года Черчилль гостил в Белом доме. Однажды, по своему обыкновению, он что-то диктовал лежа в ванне. Текст был довольно длинный, поэтому Черчилль вышел из ванны и, завернувшись в полотенце, продолжал диктовать, шагая взад-вперед по комнате. В какой-то момент полотенце соскользнуло с его бедер, но он не придал этому ни малейшего значения. Вдруг в комнату вошел Рузвельт и был несколько озадачен, увидев Черчилля, расхаживавшего в чем мать родила и что-то диктовавшего. Потомок герцога Мальборо нисколько не смутился и объявил Рузвельту: «Вот видите, мне нечего скрывать от президента Соединенных Штатов!»[329]

Гарольд Макмиллан, прибывший из Алжира в Касабланку на конференцию, проходившую в январе 1943 года, шутливо описывал британского премьер-министра и его окружение: «Его забавная привычка проводить добрую часть дня в постели, а ночь — на ногах доставляла немало хлопот персоналу гостиницы. Уинстон был в прекрасной форме. Все время, пока длилась конференция, он очень много ел и пил, решал самые разные проблемы, часами играл в безик и английский бильярд, активно развлекался. (...) Конференция, продолжавшаяся две недели, напоминала одновременно круиз, курс летних лекций и деловую встречу. На стендах было вывешено расписание собраний различных рабочих групп — „занятия“ обычно заканчивались около пяти часов вечера. Отбыв тягостную повинность, генералы и адмиралы отправлялись на пляж строить замки из песка и гальки»[330].

К семидесяти годам Черчилль с виду почти не изменился, только слегка отяжелел. Гарри Гопкинс, познакомившийся с премьер-министром в начале 1941 года, так описал своего нового знакомого: «Вошел круглолицый, розовощекий джентльмен, одетый в черную куртку и полосатые брюки. Со словами „добро пожаловать в Англию!“ и улыбкой на губах он протянул мне свою пухлую ладонь, и мы обменялись сердечным рукопожатием. У джентльмена были живые глаза и хрипловатый голос»[331]. Другие обращали внимание прежде всего на небольшой рост премьер-министра, его неподвижное лицо, редкие тонкие волосы и театральные манеры «отважного кормчего Британской империи»[332].

Действительно, Черчилль никогда не выходил из роли — роли эпического героя. Не раз выпадал ему случай доказать свою храбрость, доходившую порой до дерзости. Так, весной 1943 года корабль «Королева Мария», на борту которого премьер-министр переплывал через Атлантический океан, вошел в опасную зону, кишевшую подводными лодками. Узнав об этом, Черчилль заявил сопровождавшему его Эвереллу Гарриману, что в случае эвакуации он прикажет установить пулемет на своей спасательной шлюпке, и добавил: «В плен они меня не возьмут. Самая достойная смерть — это смерть в пылу сражения с врагом!»[333]Во время высадки только личное вмешательство короля Георга VI удержало премьер-министра от безумного шага — он уже собирался отправиться вместе с британским десантом на штурм норвежского побережья. В своих «Воспоминаниях» Черчилль описал предпринятую в марте 1945 года переправу через Рейн неподалеку от разрушенного железнодорожного моста. Когда немецкая артиллерия открыла огонь, генерал-американец, сопровождавший Черчилля, заставил его вернуться назад. Кто-то из британцев, присутствовавших при этой сцене, заметил: «Премьер-министр был похож на мальчугана, услышавшего зов няни и нехотя расстающегося со своим песочным замком»[334].

Если говорить о здоровье Черчилля, то при таком образе жизни и при постоянном моральном и физическом перенапряжении премьер-министр был еще на удивление крепок и вынослив для своего возраста. Впервые сердечный приступ случился с ним в конце декабря 1941 года. Черчилль находился тогда в Вашингтоне. Его врач, лорд Моран, предписал ему покой, а все произошедшее держалось в строгом секрете. Во второй раз здоровье подвело премьер-министра в феврале 1943 года. На этот раз ему поставили диагноз — воспаление легких. Однако Черчилль, утверждавший, что еще ни разу не болел с тех пор, как ему вырезали аппендицит в 1922 году, не хотел делать перерыв в работе. В конце концов он воспользовался этим вынужденным отдыхом и прочел «Молля Флендерса» Даниэля Дефо.

Бесспорно, самый тяжелый приступ случился с Черчиллем в Тунисе 12 декабря 1943 года после чрезвычайно утомительных конференций в Каире и Тегеране. Сильное воспаление легких вкупе с сердечным приступом так встревожили лорда Морана, что он вызвал из Лондона Клементину Черчилль. В конце концов болезнь отступила, Черчилль выздоравливал две недели, греясь на солнышке в Марракеше. Было это в январе 1944 года. Правда, едва вернувшись в Лондон, премьер-министр поспешил выступить с заявлением в палате общин. Затем он отправился в Букингемский дворец и на глазах у изумленного королевского секретаря, предложившего ему подняться на лифте, пошел по лестнице, перешагивая через две ступеньки... Тем не менее летом 1944 года Черчилль вновь заболел воспалением легких. После этого в окружении премьер-министра уже всерьез забеспокоились о его здоровье, подорванном накопившейся усталостью.