Лебединой песней Черчилля стало его продолжительное выступление в палате общин 1 марта 1955 года, за несколько дней до отставки. Премьер-министр доказал, что его ораторскому мастерству не страшны ни возраст, ни болезни. В заключение своей речи корифей британской политики воскликнул, обращаясь к растроганной и восхищенной аудитории: «Быть может, наступит день, когда восторжествуют терпимость и любовь к ближнему, справедливость и свобода, — тогда страждущие ныне поколения обретут покой, преодолев и избавившись от всех несчастий, омрачающих наше существование. А до тех пор не сдавайтесь, не поддавайтесь унынию и никогда не отчаивайтесь!»[385]

В британской внешней политике — излюбленной области приложения сил премьер-министра — в период с 1951 по 1955 год преобладали три основные стратегические задачи. Первая была связана с упорным, неуемным желанием Черчилля пробудить к жизни англо-американский союз. Вторая касалась процесса деколонизации и судьбы Империи. И, наконец, третьей задачей, которой, наряду с обороной Европы и перевооружением Германии, Черчилль уделял все больше внимания, было ослабление напряженности в отношениях с Восточной Европой.

Что касается «особых отношений» с Соединенными Штатами, занимавших центральное место в политическом кредо Черчилля (в чем мы уже не раз имели возможность убедиться), то премьер-министр счел политику лейбористов в этой области порочной. Поэтому он вознамерился исправить положение и добиться потепления в отношениях двух стран. О предпочтении Черчилля свидетельствует следующий факт: не прошло и двух месяцев после его прихода к власти, как он уже отправился в Вашингтон на переговоры с президентом Трумэном, состоявшиеся в январе 1952 года. Спустя ровно год британский премьер снова поспешил в американскую столицу — побеседовать с вновь избранным генералом Эйзенхауэром. В конце того же 1953 года состоялась трехсторонняя встреча на Бермудских островах, в которой участвовали Великобритания, Соединенные Штаты и Франция. Наконец, летом 1954 года Черчилль вновь совершил путешествие за океан. Всякий раз, пытаясь склонить собеседника на свою сторону, он делал ставку на силу своего обаяния и дар убеждения, однако при этом упускал из виду, что соотношение сил сильно изменилось со времен антигитлеровской коалиции. Вот почему, несмотря на то, что его всегда принимали очень тепло и с большим почтением, результаты этих визитов были практически равны нулю.

В то время американские официальные лица, по правде говоря, почти не доверяли англичанам. В Вашингтоне опасались, как бы коварные британцы под видом «особых отношений» не использовали Соединенные Штаты в интересах Британии. Встреча Черчилля с Трумэном в январе 1952 года отнюдь не была успешной, достичь взаимопонимания двум лидерам так и не удалось. Американский президент совершенно не переносил юмора и напыщенного красноречия своего собеседника. Британскому же премьер-министру пришлось сказать скрепя сердце, что «особые отношения» Британии и США стали как никогда прочными, влившись в многосторонние отношения внутри Североатлантического союза. Впрочем, сверившись с информацией, собранной его сотрудниками, Трумэн стал очень осторожно относиться к многочисленным уловкам и подвохам, скрытым в речи гостя[386].

Черчилль надеялся, что с Эйзенхауэром будет проще договориться, учитывая то обстоятельство, что они были старинными приятелями еще с военных времен. Однако вскоре премьер-министра постигло разочарование: разногласий становилось все больше, тем более что ему пришлось иметь дело не только с президентом, но и с непреклонным, словно фанатичный пастор, Джоном Фостером Даллесом, который был совершенно равнодушен к «великой стратегии» дальновидного Черчилля. К тому же британский гость сильно недолюбливал Даллеса и даже придумал злую шутку про него: «Dull, Duller, Dulles»[387]В конце концов в беседе со своим секретарем Колвиллом Черчилль назвал Эйзенхауэра «тупым, бесхребетным»[388]типом. Тем не менее пришлось признать очевидное: чувствительности британского премьер-министра не было места в жестких условиях реальной политики. Что же касается конференции на Бермудских островах, на которую так надеялся Черчилль, но открытие которой не раз откладывалось по вине французской стороны и в целесообразность которой не верили ни Эйзенхауэр, ни государственный департамент Соединенных Штатов, то она не принесла никаких существенных результатов, и по ее завершении все стороны остались при своем мнении.

В действительности Черчилль рассчитывал на те козыри, которыми реально располагало Соединенное Королевство, и в первую очередь — на атомную бомбу, испытания которой успешно завершились в конце 1952 года. Теперь у жителей Великобритании было собственное оружие устрашения. В отношении Европы Черчилль по-прежнему стоял на своем. Несмотря на то, что он полностью поддерживал вступление Германии в Североатлантический альянс, для развития отношений с континентом с британской стороны не было предпринято никаких шагов. А ведь еще совсем недавно, блистая красноречием, Черчилль произносил пылкие тирады в защиту Европы и всевозможных союзов — Британии с Европой, Европы с Америкой... К сожалению, эстафету у Черчилля приняли его молодые последователи — Иден и Макмиллан, продолжившие «островную», в чем-то даже империалистическую линию в политике, не подразумевавшую развития отношений с остальной Европой.

Вскоре Черчилль наметил себе новую миссию, выполнению которой преимущественно и посвятил свои силы. В 1953 году после смерти Сталина премьер-министр задался целью организовать встречу на высшем уровне между Востоком и Западом, с тем чтобы разрядить сложившуюся в мире напряженную обстановку и устранить угрозу ядерной войны, одна мысль о которой повергала его в ужас. Черчилль называл это «правом прохода по чужой земле» и надеялся таким образом разжать тиски холодной войны и затормозить разрушительную гонку вооружений. Свой план он изложил в палате общин 11 мая 1953 года в памятной речи, получившей широкий общественный резонанс. «Нужно, — заявил он тогда, — как можно скорее провести конференцию на высшем уровне и пригласить на нее все ведущие державы мира. Повестка дня этой конференции не должна быть слишком насыщенной и жесткой, а идея самой конференции не должна потеряться в бесконечном лабиринте организационных моментов. Кроме того, следует максимально ограничить число стран-участниц и состав их делегаций. Конференция должна носить неофициальный характер и не должна вызывать ажиотажа в прессе. Скорее всего, вряд ли эта встреча закончится подписанием какого-либо официального договора, но участники конференции должны осознать: человечество могло бы заняться более полезными делами, нежели разжиганием межнациональной розни»[389]. Судя по всему, Черчилль продолжал верить, как и во время войны, в эффективность личных встреч между высокопоставленными чиновниками и не хотел поручать ответственные переговоры профессиональным дипломатам.

Тогда план Черчилля, на который он возлагал большие надежды, так и не осуществился. С одной стороны, возражениям американцев не было конца, с другой — конференцию со знанием дела саботировали кремлевские чиновники. Между тем внезапно Черчилля поразил тяжелейший инсульт. Случилось это месяц спустя после его выступления в палате общин. Болезнь помешала премьер-министру бороться дальше за ослабление международной напряженности. И все же пораженный инсультом премьер-министр, управлявший Англией в пору ее заката, оказался прав. Его плану суждено было осуществиться в будущем. В этом отношении Черчилль стал предтечей, предугадавшим возможность налаживания отношений с Востоком. Впоследствии Хрущев признал эту заслугу британского премьер-министра. Таким образом, Черчилль одновременно был зачинателем и холодной войны, и процесса ослабления международной напряженности.