В нашем торопливом, изнуряющем марше было немало приятных и радостных минут. Все деревни высылали нам встречающих, несущих молоко, хлеб, яйца. Население, щедро вознаграждаемое за свои дары, не могло нарадоваться звонкой монете. Эти бедные жители «большевистского рая» были наполовину нагие. Представители власти забрали у них одежду и инвентарь, они не имели даже зерна на еду и для посева в достаточном количестве. Всё было реквизировано. За малейшее сопротивление грозила смерть, конфискация имущества и поджог хозяйства. Женщин и несовершеннолетних девушек насиловали, мотивируя это тем, что они являются «достоянием государства», то есть его собственностью.

Церкви стояли ограбленные и пустые. Некому было отправлять богослужения, так как попов сослали на каторгу. Вечером, когда после принудительной и неоплачиваемой работы, селяне возвращались домой, им было велено петь интернационал или другие революционные песни. Дома чиновников и сочувствующих большевикам отличались зажиточностью и даже роскошью. Создавали впечатление складов одежды, обуви, продуктов питания и, наконец, предметов роскоши, награбленных в церквях и домах «помещиков». Я видел забавное применение «красными» некоторых неизвестных им предметов обихода: в доме окружного комиссара в серебряном сосуде с епископской митрой стояли помои, а в фаянсовой «чашке» с рукояткой… собиралась сметана.

Большевики убегали при известии о приближающихся войсках Унгерна. В деревне Алексинская мы нашли огромные склады товаров, керосина, железа, 75 пудов оружейного пороха и полтора миллиона капсюлей. Необходимое полотно, технический инструмент и горючие материалы взяли мы для дивизии, остальные же предметы раздали населению.

Теперь наступил период ночных маршей по 50–70 вёрст ежесуточно, среди гор, лесов, болот и распадков. Вероятно, один Унгерн шёл так быстро, несмотря на обозы, возы и скот, влекомыми за собой, вопреки всем принципам тактики, вместе с конницей. Поход барона можно было приравнять к переходу Суворова через Альпы, лишь только с той разницей, что там находились в опасности только тылы, когда в это время здесь опасность подстерегала со всех сторон, и нужно было сражаться со стотысячной большевистской армией. Поход Унгерна решительно превосходил «ледовый переход»[26] армии генерала Каппеля через Сибирь и Верхнеангарскую тайгу.

Перебравшись через горы и реки, среди этих ночных походов, дивизия Унгерна оказалась в краю бурят. Начались мелкие схватки с большевиками, в которых мы забывали о нечеловеческой усталости. Перед прибытием на более длинный постой в бурятский хутор, мы были вынуждены разобрать автомобиль, по причине отсутствия бензина, и оставить его в степи. Во время, когда все отдыхали, только единственная палатка барона обнаруживала оживление и напряжённую работу. Однако наше спокойствие нарушил аэроплан, при виде которого — насколько это было возможно — мы старались, при помощи скошенной травы, замаскировать присутствие дивизии. Выдавали нас пасущиеся стада лошадей, но отделяющая нас высота затрудняла взаимное распознавание. Поручик В. послал в сторону самолёта гранату, которая едва не разбила аппарат, после чего аэроплан с глухим ворчанием полетел в сторону Мысовой. В этот же самый день мы свернули обоз, направляясь через степи в сторону деревни Новодмитриевки. Ночь была такой холодной, что войска шли пешком, ведя коней на поводу. В воздухе чувствовалась приближающаяся битва, о чём свидетельствовали смеющиеся лица казаков, мчащихся вперёд с пулемётами. Когда утром остановились мы около деревни, то застали нашу дивизию, сформированную под защитой пулемётов и отцепленных орудий. Вдали слышались нерегулярные залпы карабинов. Заняв предназначенные нам позиции, заметили мы уже трофеи в виде пленных и обозов, а в окопах врага — трупы.

По виду неприятельских фортификационных сооружений можно было сделать вывод, что ожидали они тяжёлого столкновения, считая всего вероятней унгернцев за серьёзного и грозного противника. Окопы для пехоты были глубокие и усилены песком, камнями и деревом. От окопов шли удобные переходы в направлении строений и пулемётных гнёзд, которые были настоящими фортами. Позиция была сильной, но не было в ней души.

Село казалось безлюдным, всё, что жило, спряталось в погреба. Тут же за деревней тянулись обширные пастбища, на которых расположилась наша дивизия. У подножия этой возвышенности простиралась громадная котловина, открытая с южной стороны, с севера же и востока заключённая в раму гор. Котловину перерезали многочисленные ручьи, впадающие в реку Темник. На склонах виднелись хутора с деревянными постройками, заселённые оседлыми бурятами, которые, оставив кочевую жизнь, возделывали землю, разводили коней и скот, продавая его потом в Иркутск.

В момент, когда я изучал в бинокль окрестность, котловина была территорией ожесточённого боя между казачьей сотней и «караульным» советским Иркутским полком для «специальных поручений». Котловину замыкали наши японские сотни с пулемётами. Большевистские отряды (сами коммунисты) хотели прорваться к Мысовой, но под убийственным огнём отступали в сторону Гусиного Озера и там попали в засаду. Теснимые Третьим Полком со стороны Дмитриевки, рассеянные в пехотные цепи, они начали битву на три фронта. Сопротивление не продолжалось долго, перед лицом действия наших пушек и пулемётов, и особенно атакующих сотен, красные пытались сдаться в плен. Однако, поняв, что не получат они пощады, погибли геройски, с песней на устах. Обычно мобилизованные большевистские отряды не отличались таким мужеством, особенно комиссары бежали без оглядки с поля битвы, а попав в плен, на коленях умоляли сохранить им жизнь. В этот раз из целого полка удалось убежать едва 14 комиссарам, остальные же остались лежать, порубленные саблями или убитые пулями, издалека сверкая новым красивым обмундированием. Иначе выглядел мобилизованный рядовой: в старой одежде из мешковины, а обтрёпанном плаще, в дырявой обуви воевал и погибал он за великие большевистские идеи, провозглашающие счастье и благо пролетариата. На изнурённых лицах большевистских солдат выражалось отчаяние и безумие. Этих унгерновцы не добивали. Взятые силой из хат семнадцатилетние парни, обученные в Томске и Кургане, оказались не в состоянии противостоять холоду и голоду, принимая близко к сердцу принципы коммунизма, которые им навязывали силой. «Комрот» — командир роты и «политрук» — политический руководитель, были хозяевами их жизни и мысли. Слово «комиссар» было для них самым большим устрашением и угрозой. Эти бедняки, накормленные и приведённые в порядок «белыми», со слезами на глазах благодарили, говоря:

— И всё-таки говорили комиссары, что вы с живых людей обдираете шкуру…

Много легкораненых умоляли о приёме в рядовые для отмщения за недавние несправедливости.

Таким образом, первая наша стычка в России оказалась победной. Она принесла трофеи в виде 12 пулемётов, массу патронов, более десятка телефонных и телеграфных аппаратов. Английские ящики с новейшими карабинами с датой «1920 год» сообщали, что Ллойд Джордж, приостановив подвоз амуниции в Польшу, однако оказывал поддержку большевистскому нашествию…

Интересны были найденные сводки большевистских газет, которые сообщали об уничтожении Унгерна, превознося вместе с тем мужество Пятой советской армии, а также умение, с каким была ликвидирована банда «кровавого генерала». Таким образом обманывали большевики собственных граждан и целый мир. Так обманывают всех и сегодня.

Одержав победу, мы отдыхали на равнине под Новодмитриевкой в течение двух дней. Ожидало нас разрешение трудной проблемы, а именно — как организовать поход, чтобы избежать гравия, режущего копыта наших не подкованных лошадей. Потому что в Монголии совершенно не используют подков. Наконец, мы решили продвигаться берегом реки Темник, заросшим мягкой травой.