Ложь…

— Я хочу сказать, что мистер Стайлс не являл собой пример человека с отклоненной психикой. Никакого жуткого диагноза ему не выдвинуть. Он просто… просто мужчина, у которого с детства было все. Он привык к этому. Эгоизм. Только и всего, — произношу, резко вскинув на телеведущего глаза. Абсолютно холодные глаза. Сдержалась. Не плачу.

По залу проходит легкий шум, и я невольно смотрю на пришедших зрителей. Все таращатся на меня в ответ. Да, это нормально. История со Стайлсом нашумела. Хотя вот вывод телеведущего насчет возможного тюремного заключения Гарри немного преувеличен.

— По-вашему, мисс Дэвис, это эгоизм мистера Стайлса подсказал ему преследовать вас? Вы правда так думаете? — «Что за сукин сын?». — Или, быть может, он — жестокий человек, у которого нет никаких моральных принципов?

Я еще раз глубоко втягиваю воздух и говорю на выдохе:

— Он странный человек. Этого нельзя отрицать… Вы ведь ничего не знаете, — вдруг само собой срывается с моих губ, когда я перевожу на телеведущего тяжелый взгляд. — Мистер Стайлс имел все шансы исправиться, если бы не оступился. Думаю, стоит «поблагодарить» его отца, который подтолкнул сына, а заодно и меня, к совершению роковой ошибки. Да, я жалею, что сделала это, но лишь потому, что ни один человек не должен быть жесток в отношении другого.

Молчание, повисшее в студии, выводит меня из задумчивости, и я вновь невольно поглядываю на дверь. Уже в третий раз за эти пятнадцать минут. Кажется, прошла вечность, прежде чем я понимаю, что кто-то медленно входит в зал. Дверь не хлопает, потому что темный силуэт мужчины застывает. Он не проходит дальше.

Сердце гулко стучит в моей глотке, отчего я невольно, не осознавая этого, кладу руку на горло, потирая кожу. Глаза до боли всматриваются во мрак, где стоит мужчина в сливающейся с темнотой черной одежде. Он, без сомнений, смотрит на меня. Я чувствую, как мои щеки вспыхивают от этого взгляда. Мгновение. Он делает один шаг вперед, выходя на свет, и я тут же отрываю от него взор, чтобы так и не узнать, кого вижу. Не хочу верить в это. Нет.

— И самое главное, мисс Дэвис, — прорывается голос телеведущего сквозь толщу моих гулких мыслей, — Дженни, скажите, наконец, объявите во всеуслышание, чтобы жители Челси были уверены в совершенном вами поступке. — Пауза. — Что вы сделали, мисс Дэвис? Что вы сделали в тот день?

Секундная заминка и мой голос, будто издалека — приглушенный и пустой:

— Я выстрелила в Гарри Стайлса.

Все, что я сказала на программе — ложь. Каждое слово — это грязная ложь. Отец Луи Томлинсона заплатил бешеные деньги адвокатам, никто не стал в чем-то обвинять Луи. Виновата была я. Эдгар рассказал на одной из программ о том, как его сын держал меня и Хейли в заточении. Он солгал о том, как Гарри нас избивал, насиловал и тому подобное. Это все было абсолютным дерьмом. Я не знала, как мне поступить, чтобы не сломать свое будущее, и не опорочить память Гарри.

Тогда Найл со своими юридическими навыками придумал все это для программы. Меня воротило от самой себя. От сигарет и новой стрижки. Я даже волосы осветлила, настолько сильно мне не хотелось соответствовать образу той влюбленной Джен. Теперь я была не я.

Зейн тоже немало засветился на TV. У многих возникли вопросы к внезапно «воскресшему» парню. Однако деньги и власть делают почти все: Зейн Малик жив, и это дело замято.

Самое главное, что все верили в то, что Гарри такое ничтожество. И в то, что я — героиня, которая смогла одержать победу над монстром.

Даже моя мама верила, что я не напрасно спустила курок.

Но ведь… это не я…

Тремя неделями ранее

Бостон. 9:25 мин. Вечер

В госпитале я с Сэмом. Он молчит все это время, пока не подходит офицер, который ранее уже говорил со мной.

Мне не выдвигают обвинений, пока выясняют обстоятельства. Я сижу в оцепенении и смотрю на дверь операционной. Смотрю бесконечно долго. Когда же хоть кто-то выйдет и скажет мне, что со Стайлсом и как он.

— Мисс Дэвис, — окликает меня офицер, вероятно, раз в третий, потому что Блэк легонько треплет меня по плечу. Вздрагиваю. — Мисс Дэвис, у меня новости для вас. Несмотря на то, что вы уверяли, что стреляли в Гарри Стайлса, это преступление на самом деле совершил Луи Томлинсон, который спустя пятнадцать минут после того, как покинул мост, уже был в аэропорту. Очень жаль, но мистер Томлинсон покинул страну. Мы ничего не можем сделать.

Непонимающе моргаю. Меня отвлекает звонок мамы. Она какая-то растерянная.

— Милая, как ты? Я едва дозвонилась до тебя. Ты все время не отвечаешь. А Хейли? Она потеряла телефон? Или что такое? Не понимаю, он у нее отключен. Дочка, ради всего святого… — голос мамы меняется, — Джен, что происходит, я видела Зейна…

Я вздыхаю, извиняясь перед офицером и отходя в сторону.

— Где ты его видела?

— Здесь, в Манчестере. Около недели назад. Я… я так таращилась на него. А он шел с кейсом. Такой в деловом костюме… и его волосы… они… Он другой. Но узнал меня.

— Да, мама. Да, это Зейн. Он жив. Прости, я не могу сейчас говорить.

— Дженни, — отрезает мать. — Ты со Стайлсом? Что между вами происходит?

— Ничего, мам. Просто… — я оборачиваюсь, невольно открывая рот и резко сипло втягивая воздух. Из операционной на каталке, гремящей по полу, вывозят тело. Рука безжизненно свисает с края. Татуировка в виде маленького крестика. Не хочу верить в то, что под этой простыней находится человек, которого… — Мама… мамочка… — оседаю на пол, потому что из моего тела словно вынимают скелет, просто не могу удержаться на ногах, — мама… его… убили…

Луи Томлинсон убил Гарри Стайлса.

Мы все убили Гарри Стайлса.

Он сам себя убил.

Челси. 00:07 мин. Ночь

Хватать ледяной воздух потрескавшимися губами легко, но больно, когда твой желудок подкатывает к горлу от мысли, что он мертв…

Он мертв.

Боже.

Это выворачивает кишки. Меня тошнит. Я не могу представить, что он может лежать там, в морге, в ледяной камере. Не верю, что его глаза больше не горят. Не хочу думать о том, что его голос остался лишь в моем сознании.

Он мертв.

Понимаете меня? Гарри мертв. Я… чего я хочу сейчас?

Нет уж, смерть — слишком легко для меня.

Я ненавидела его вначале и потратила столько времени на это, что теперь в голове не укладывается, а когда мы успели прожить все это время?

Как я могла позволить себе полюбить его настолько сильно?

Он не мог умереть. Нет-нет-нет. Не мог же, правда?..

Земля на могиле Зейна Малика, на могиле, которую уже убрали, но я все равно пришла сюда, очень холодная. Очень. Но я сижу здесь и смотрю прямо перед собой. Я не хочу принимать факт смерти Гарри Стайлса. Это выше моих сил. Я прошла через это с Маликом. Я не хочу проходить все это заново.

Я должна быть счастлива, что Зейн не погиб? Но ведь он… он уже для меня никто. То есть… после того, что я узнала, после того, сколько времени оправдывала его…

Я не могу. Я имею в виду, я не могу просто взять и воскликнуть: «О боже, любимый, ты жив!». Он больше не любимый для меня. Этот парень столько времени скрывался, мучил меня. Знал ли он об этом? Мы до сих пор ни разу не поговорили. Зейн просто исчез снова. Он в Челси, я знаю, но не приближается…

Мне совсем не нужны эти люди. Я просто не верю, что Гарри мертв.

Сколько времени мы провели вместе? Несколько недель, месяцев? Он появлялся, увозил меня в неизвестном направлении, после чего показывал мне, каким он может быть. Какой он на самом деле.

Гарри неповторимый. Он искренний до невозможного. Честный, ревнивый. Его собственнические чувства зашкаливают. Всегда. Он не может позволить кому-либо коснуться того, кто принадлежит ему. Он верит, что это так.