— А ты всегда твердишь, что никогда не состаришься, — сказала Пандора. — Теперь я знаю почему. Посмотри на тех клонов, которые похожи на тебя. Они лысые и морщинистые. Бррр.

Стараясь поменьше думать о том, что им предстоит сделать, Титус и Пандора собрали выживших клонов и, обернув их в фольгу, перенесли в морозильник. Количество их заметно сократилось. За одну ночь от заполонившей всю кухню популяции осталось скромное племя в сто с небольшим голов. Закрыв крышку морозильника на середине приветственной речи Стрега-Нонны, обращенной к своим новым коллегам по криогенному сну, Титус и Пандора приступили к скорбной операции по очистке дома и палисадника от маленьких трупиков и складыванию их рядком в розарии. С помощью Тока они похоронили клонов под розовыми кустами синьоры Стрега-Борджиа и постарались сохранить серьезное выражение лица, пока Ток благоговейно закапывал крокодиловую сумочку миссис Ффорбс-Кэмпбелл под зарослями зубчатой пампасной травы.

На кухне миссис Маклахлан развешивала над плитой для просушки свою и Пандорину одежду. Когда она расправляла рукав своей промокшей блузки и прикрепляла ее прищепками к вешалке для полотенец, на пол выпала пачка разбухших конвертов. Над головой у миссис Маклахлан беспокойно закачалось в своем котелке драконье яйцо, и няня привычным жестом рассеянно похлопала его, прежде чем наклониться за почтой. Она с содроганием вспомнила, как нашла конверты в сыром подземелье, в зловонной луже. Когда Титус и Пандора вернулись с похорон, няня все еще полоскала письма под краном.

— Мы можем позвонить маме? — спросил Титус у няни. — Рассказать ей о крыше. И не рассказывать обо всем остальном, что здесь случилось.

— Я сама позвоню, — сказала миссис Маклахлан, протягивая Титусу конверты, с которых текла вода. — Вот возьми и попытайся аккуратно их разделить. Потом разложи на плите. Если повезет, их еще можно будет прочитать, когда высохнут.

— Но как случилось, что они так промокли? — спросила Пандора. — Неужели почтальон не сунул их в почтовый ящик, а просто оставил снаружи?

— Датированы началом декабря, — сказал Титус, разглядывая размытые штемпели на конвертах. — Может, выбросить их на помойку? Никто ведь не узнает… скучища — счета да квитанции.

— Среди них может попасться что-то интересное, — твердо возразила миссис Маклахлан. — А может и не попасться. А мокрые они потому, что ваша маленькая сестренка думает, что туалет на первом этаже — это что-то вроде почтового ящика с исчезательной ручкой…

— ФУ, ГАДОСТЬ! — Титус с отвращением разглядывал пачку писем в руках. — Чего доброго, можно подхватить бубонную чуму.

— Титус, дорогой, никто не просит тебя есть их, — сказала миссис Маклахлан, открывая дверь в прихожую. — Просто разбери их, вымой руки и присмотри за Дэмп. Мне надо сделать несколько телефонных звонков.

Плотно захлопнув за собой дверь, миссис Маклахлан направилась к телефону в большой прихожей. Вздрагивая от собственных шагов, отдающихся эхом в пустом доме, она обдумывала, что скажет после того, как наберет номер. Солнечные лучи сочились сквозь матовое стекло окон первого этажа, освещая кучу штукатурки и сломанных балок, возвышающуюся над телами Винсента Белла-Висты и его подружки Вадетты.

На другом конце сняли трубку, и миссис Маклахлан, откашлявшись, начала:

— Доброе утро, сержант, это Флора Маклахлан из Стрега-Шлосса. — До сих пор все было правдой, но теперь она плотно скрестила пальцы. — Я хочу сообщить о вторжении в дом…

Шотландский флаг на крыше «Герба Окенлохтермакти» уныло висел, под стать ему было настроение персонала отеля, который приступил к своим ежедневным обязанностям в настороженной тишине. В отеле царила подавленная атмосфера, служащие и гости ждали из больницы вестей о Мортимере. Провозившись всю ночь с впавшим в беспамятство хозяином отеля и отправив его наконец в больницу на санитарном вертолете, синьор и синьора Стрега-Борджиа рухнули на кровать, совершенно обессиленные.

— Это она, Лучано. Эта ужасная Ффиона. Я знала, что она опасна, с первой секунды нашего знакомства, — синьора Стрега-Борджиа лежала с открытыми глазами, не замечая того, что рассвет уже окрасил розовым окно спальни.

— Фельдшер уверен, что он принимал яд, — сказал синьор Стрега-Борджиа, потрясенный таким супружеским вероломством. — Подумать только, она жила и работала рядом со старым чудаком и каждый день подсыпала ему в питье на ночь крысиный яд, с нетерпением ожидая, когда несчастный умрет… — Он повернулся к жене за поддержкой: — Ты ведь никогда так не сделаешь, правда, Бачи? Даже если очень захочешь от меня избавиться?

Синьора Стрега-Борджиа повернулась лицом к мужу и обвила его руками.

— Ну, не знаю… — сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. — Моя стряпня, конечно, достаточно плоха, чтобы убить тебя, но ведь это непреднамеренно, ты же понимаешь.

— Не шути так, — голос синьора Стрега-Борджиа был приглушен объятиями жены.

— Я не шучу, — ответила она. — Обещаю тебе, что если ты когда-нибудь так меня доведешь, что я захочу от тебя избавиться, я не буду столь коварной, чтобы применять яд. О’кей? Я просто куплю ружье и застрелю тебя.

— Прекрасно, — сказал синьор Стрега-Борджиа. — Поскольку стрелок ты такой же никчемный, как и повар, меня ждет долгая и счастливая жизнь.

Небо уже совсем посветлело, когда на регистрационной стойке зазвонил телефон. Сигнал был автоматически переключен на кухню, где несколько служащих готовили завтрак для гостей, которые имели обыкновение рано вставать. Шеф-повар профессиональным движением перевернул три яйца, жарящихся на сковородке, и заспешил в другой конец кухни ответить на звонок.

— Алё? «Герб Окенлохтермакти». Четырехзвездочный отель в сердце Аргайла. Чем могу помочь?

Его собеседнику пришлось кричать, чтобы заглушить шум плюющихся яиц и бекона.

— He-а. Навряд ли он встал. Ну ладно, попробую найти. — Шеф нажал пару кнопок на телефоне, чтобы установить внутреннюю связь, с отвращением наблюдая при этом, как яйца на сковородке обугливаются по краям. Наконец на другом конце ответили. — Не торопитесь, как я погляжу! — рявкнул шеф-повар. — Вас тут спрашивают по телефону. Переключить на вас или спуститесь?

На другом конце провода синьор Стрега-Борджиа зевнул, чуть не вывихнув челюсть. Тридцатиминутный сон не только не освежил его, но даже не вернул ему в полной мере мыслительные способности. Он посмотрел на жену, которая сладко спала рядом, свернувшись в клубочек. Жалко ее будить, честное слово.

— Давайте же, соображайте скорее, — гаркнул шеф. — У меня тут яичница сгорела.

— Я спущусь, — объявил наконец синьор Стрега-Борджиа, бросил трубку, схватил халат и на цыпочках вышел в коридор.

Вернувшись через пять минут, синьор Стрега-Борджиа, с которого сон как ветром сдуло, вытащил из постели бурно протестующую жену.

— Идем, Бачи. Одевайся. Звонили из полиции. Надо ехать в Стрега-Шлосс.

— Но я не в состоянии… — стонала супруга, с трудом принимая вертикальное положение и пытаясь сфокусировать взгляд. — Лучано, пожалуйста…

Синьор Стрега-Борджиа уже выбрасывал ее одежду из шкафа на кровать.

— Поторопись. Они будут здесь через пять минут.

— Только не пурпурное, дорогой, я же замерзну.

— Тогда пуловер. Давай же, быстрее. Вон уже и полицейская машина подъехала.

Синьор Стрега-Борджиа глядел в окно, к отелю выруливала черно-белая патрульная машина. У него за спиной синьора Стрега-Борджиа тихо проклинала шотландскую зиму, лихорадочно натягивая на себя джемперы, шарфы, две шали и накидку. Щуря покрасневшие от недосыпа глаза, пошатываясь и спотыкаясь, пара сбежала вниз, где их уже ждал полицейский эскорт. Синие проблесковые маячки на крыше машины придавали всей картине особый драматизм.

— Будете любезны, на заднее, сэр, мадам, — коренастый полицейский держал дверь открытой для супругов Стрега-Борджиа. Они послушно скользнули на заднее сиденье, и черно-белая машина, разбрасывая гравий, сорвалась с места, с включенной сиреной и вращающимся маячком.