Ноги Гила подкосились, и он рухнул в кресло. Он откры­вал и закрывал рот, но слова не желали выходить. Последние три минуты казались страшным сном. «Золотой рассвет»… Он ведь был знаком с сотней, нет, с двумя сотнями людей на этом корабле. А теперь этот изверг сообщает ему, что два года он по­тратил на воплощение плана по стерилизации трех миллиардов человек.

Его бы не волновало бесплодие пары тысяч пассажиров крейсеров. Да, это печально, но такова жизнь, да и к тому же скольких сирот они осчастливили бы… И как он не догадался, что за этим планом стоит нечто куда более грандиозное! Как еще доктор Купер писал в «Мы размножаемся до смерти»:

«Пожалуй, величайшее перераспределение богатства в истории человечества произошло после эпидемии “черной смерти”, унесшей треть населения Европы. Земли были рас­пределены по-новому, что обеспечило высший уровень жизни не только феодалов, но и их вассалов и в результате расчисти­ло дорогу Возрождению и привело к мировому доминированию Европы».

— Мы просто воплотили слова доктора Купера, — с гордо­стью заявил Ковач.

Гулкое эхо его голоса еще долго отдавалось в зияющей дыре в груди Мартелла, где когда-то находилась душа.

На секунду Гилу показалось, что за столом он в безопасно­сти, но он недооценил мощь Зелимира. С легкостью, будто это была картонная коробка, тот толкнул его на Мартелла, прида­вив к стене. Тот разинул рот, пытаясь позвать на помощь. Ко­вач замешкался, и глава респонсивистов успел хрипло гаркнуть, прежде чем получить прямой удар в кадык. Глаза вылезли из ор­бит, и он отчаянно глотал воздух.

Ковач огляделся в поисках чего-то, чтобы инсценировать самоубийство, и тут на глаза ему попались висевшие на стене фотографии. Он посмотрел на изображенные на них лица и сра­зу понял, кого выбрать. Пока Мартелл корчился, Зелимир по­дошел к фото Донны Скай.

Что-то слишком худощавой она была, но заставить всех поверить, что Мартелл на нее запал, не проблема. Он стянул фотографию со стены и аккуратно вытащил ее из рамки. Затем разбил стекло о край стола и подобрал самый крупный и острый осколок, длиной не меньше двенадцати сантиметров. Одной ру­кой крепко схватив руку Мартелла, стараясь не переборщить, чтобы не оставить синяка, он поднес импровизированный кин­жал к его запястью.

Стекло пронзило плоть, как губку, и темная кровь застру­илась из раны, заливая стол и пол. Гил изо всех сил сопротив­лялся, барахтаясь в кресле, но мощный серб был ему не по зу­бам. Мартелл лишь издавал кряхтящие звуки, неслышимые за стенами кабинета. Мало-помалу движения его стали затор­моженными и плохо координируемыми, и в конце концов он обмяк.

Стараясь не оставить кровавых следов, Ковач отодвинул стол на место. Затем приподнял бездыханное тело Мартелла и перевернул стул, усаживая того так, чтобы синяк на горле ка­сался его деревянной спинки. Коронер решит, что он ударился, теряя сознание от потери крови. Осталось лишь положить фото­графию Донны Скай, будто это была последняя вещь, на кото­рую самоубийца смотрел перед смертью.

Когда Ковач закрывал за собой дверь кабинета, секретарь Мартелла вошла через главный вход. В руках она держала дам­скую сумочку и чашку кофе. На вид около шестидесяти, без­вкусно окрашенные волосы, пара десятков лишних килограм­мов.

— О, здрасте, мистер Ковач, — приветливо улыбнулась она.

Имени ее он не помнил, так что ограничился простым:

— Мистер Мартелл у себя. Вы же понимаете, он крайне рас­строен случившимся.

— Ужас, ужас.

— Это точно, — угрюмо кивнул Ковач. В кармане завибри­ровал телефон. — Он просил не беспокоить его сегодня. Ни под каким видом.

— Вы ведь узнаете, кто это сделал? Вы вернете парнишку?

— За этим мистер Сэверенс меня и позвал.

Патриция, точно. Патриция Огденбург, вот как ее звали. Ковач взглянул на экран телефона. Запрос от Тома. Они уже говорили утром, значит, случилось что-то серьезное. Он сунул мобильник обратно в карман.

Патриция взглянула ему прямо в глаза.

— Вы уж простите за резкость, но знаете, многие тут вас по­баиваются. — Не получив ответа, она продолжила: — Я думаю, вы так же суровы, каким кажетесь, но вы еще и чрезвычайно добрый и заботливый человек. Вы в полной мере осознаете свой общественный долг, и с вами приятно находиться вместе. Люди слепы, они не хотят замечать, сколько пользы мы приносим. Я рада, что вы нас оберегаете. Храни вас Бог, Зелимир Ковач. — Она хихикнула. — Вы покраснели. Кажется, я вас смутила.

— Вы очень милы, — ответил Ковач.

— Ну, раз краснеете, значит, я права.

О, ты даже не представляешь, как жестоко ошибаешься, зло­радно думал Ковач, покидая здание.

Отель представлял собой старое ше­стиэтажное здание недалеко от Ко­лизея. Их номер занимал едва ли не четверть верхнего этажа, стены опоясывал балкон из кованого железа.

Кайл был все еще заторможен из-за лекарств, но, толкая его кресло-каталку, Макс слышал бормотание, а значит, он будет в сознании уже через час или два.

— Здравствуйте, — послышался голос из номера.

— День добрый, — ответил Макс. — Доктор Дженнер?

— Он самый.

Дженнер вышел в фойе из гостиной. На нем были черный костюм в едва различимую полоску и белый шелковый свитер. Макс также заметил на его как-то неестественно выгнутых ру­ках кожаные перчатки.

Определить возраст психиатра с точностью он не мог. Лы­сины заметно не было, лишь пара седых прожилок. У глаз и рта виднелись следы морщин, но их, казалось, разгладили хирур­гическим путем. С его-то заработком Дженнер мог позволить себе лучших пластических хирургов в мире, и тем не менее на его лице остался след довольно коряво проделанных опе­раций.

Особого значения это не имело, но Макса такое несоответ­ствие все же удивило. Он протянул руку.

— Макс Хэнли.

Дженнер поднял руки в перчатках.

— Обойдемся без рукопожатий. Мои руки обгорели в авто катастрофе в детстве.

— Ну что вы, все в порядке. Это Эдди Сэн, он из компании, спасшей моего сына, а вот и сам Кайл.

— Рад знакомству, доктор, — вставил Эдди. — Извините, мы не могли сказать название отеля, пока вы не прибудете в Рим. Безопасность прежде всего.

— Я все понимаю.

Дженнер провел их в одну из трех спален номера. Они уло­жили Кайла в больничной сорочке на исполинскую кровать с пологом и зашторили его. Макс погладил рукой щеку сына. В глазах его было море любви, боли, безнадежности и самоби­чевания.

— Мы вернем его, — заявил Адам, несомненно уже сотни раз видевший подобное выражение лица. Застекленные двери балкона в гостиной были распахнуты, и тишину нарушал гул ночного Рима. За крышей стоявшего напротив здания видне­лись стены и арки известнейшей достопримечательности горо­да. Вмещая почти пятьдесят тысяч человек, Колизей не уступал в размерах современным стадионам.

— Я так понимаю, все прошло как по маслу, — сказал Джен­нер. У него был какой-то неуловимый акцент, будто его воспи­тали не говорившие по-английски родители.

— Вообще-то нет.

— Правда? Что же случилось?

Да и глаза, подумал Макс. Что-то в них было. За модными очками психиатра карие глаза как-то странно выглядели. Как правило, Макс мог моментально прочитать характер собеседни­ка по его глазам, но только не доктора Дженнера.

— Респонсивисты обзавелись вооруженной охраной, — от­ветил вместо Макса Эдди.

Адам со вздохом опустился на диван.

— Я боялся, что этот день настанет. Том и Хайди преврати­лись в окончательных параноиков. Был лишь вопрос времени, когда они обзаведутся оружием. Мне очень жаль. Стоило по­делиться с вами своими опасениями.

Эдди махнул рукой:

— Никто из наших не пострадал, все нормально.

— Не скромничайте, мистер Сэн. Я бывал в бою и понимаю, через что вам пришлось пройти.

Вьетнам, подумал Макс. Значит, они примерно одного воз­раста. Что ж, одной загадкой меньше.

— И как все это делается?