– Что тебе надо от меня, король-убийца? – проскрипело это уродливое существо.

– Откуда ты узнал о сроках инспекции? Откуда ты узнал о… О Гелиосе, о том, что там погибли бабочки?!

Горбун затрясся в беззвучном смехе. Успокоившись, он, наконец, сказал:

– Когда я называю тебя королем-убийцей, я имею в виду не только Землю. – Лабастьер вздрогнул. Этого слова, кроме него, на Безмятежной не мог знать никто. – Вся ваша династия – династия убийц.

Это было уже слишком.

– Я с уважением отношусь к старости, но, сдается, колдун, ты норовишь обидеть меня?! – спросил король с угрозой.

На этот раз смех колдуна был не беззвучным, а походил на приступ болезненного кашля. Остановившись, наконец, он сказал:

– Пойдем со мной, король, я покажу спасенные мною души. Ту малую часть, которую мне удалось спасти.

Колдун поманил рукой, повернулся спиной к королю и заковылял по тропе. Лабастьер нехотя двинулся за ним. Почти сразу они свернули с дороги в чащу. Колдун шагал впереди, странно подпрыгивая и помогая себе в этом шлепаньем крыльев. Однако, при всей внешней неказистости такого способа передвижения, Лабастьер за ним едва поспевал.

Внезапно старик остановился и, обернувшись, бросил:

– Знаешь, сколько мне лет? – и тут же, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я был одной из тех личинок, которые твой предок привез на Безмятежную с Земли.

Он вновь повернулся к королю спиной и затрусил дальше.

– Этого не может быть, – сказал король ему в спину.

– Не может, не может, – согласился колдун и, то ли снова засмеялся, то ли закашлялся. – Ты знаешь, что такое «полоний»?

– Да, это горючее звездолета.

– А известно ли тебе что-либо о его воздействии на живой организм?

– Его излучение опасно.

– Вот-вот! Примерно каждая десятая привезенная сюда личинка имела отклонения в развитии, и твои предки беспощадно уничтожали их. А я убежал!

Еще один поворот – и перед ними словно из-под земли, вырос замшелый холм. Лишь внимательно приглядевшись, Лабастьер понял, что это приземистое строение, сложенное из камней и осколков раковин, скрепленных и прошпаклеванных флуоном, а затем основательно замаскированное строителем и временем.

– Добро пожаловать в кошмар, – сказал горбун, одной рукой указывая королю на отверстие в стене, другой приглаживая свои седые космы.

Лабастьер поколебался, но, решив, что на покушение это не похоже, шагнул в лаз. То, что это – вход в подземелье, стало понятно сразу: вниз круто спускалась узкая лестница.

– Ты еще не потерял ночного зрения? – проскрипел колдун позади.

– Я все отлично вижу, – отозвался Лабастьер.

– А я, вот, уже нет, – сказал горбун. – И давным-давно. Но я и без этого знаю тут каждую соринку.

Ступенька за ступенькой Лабастьер спускался вниз. Несколько раз ему казалось, что лестница заканчивается тупиком, на самом же деле в этих местах она поворачивала под острым углом.

Легкий запашок, необычный и в то же время знакомый, король почувствовал сразу. Сперва он подумал о т’анге, но память подсказала, что это не тот запах. Такой же неприятный, такой же необычный и такой же знакомый, но не тот. Когда лестница сделала несколько резких поворотов, вонь стала невыносимой. И тогда король вспомнил: так пахло в «Золотом храме». Он не успел додумать эту мысль, когда за очередным поворотом взгляду его открылась дикая картина.

На полу узкой пещеры вплотную друг к другу лежали гигантские куколки. «Думатели», – вспомнил король. Так называл себя его дядюшка Лабастьер III. О думателях, ущербных куколках, которые так и не стали бабочками, Лабастьер знал многое. Это была часть тех знаний, которые он получил, сняв серьгу-блокиратор. Куколки лежали рядами, слегка сокращаясь и шевеля хитиновыми пластинами и жвалами. Кое-где их оболочки обросли плесенью, а кое-где и вовсе прогнили, и в этих местах взгляду открывалась покрытая язвами плоть.

Лабастьер знал, что когда-то давно, на Земле, маака искусственно создавали думателей для выполнения сложнейших математических расчетов, логических операций и прочего интеллектуального труда. Но это было возможно только тогда, когда думатель происходил из семьи, обладвшей телепатическим даром. Только тогда он, лишенный зрения и слуха, мог обучаться, общаясь со своим «оператором», чаще всего – родной матерью. На Безмятежной бабочек-телепатов не было… Кроме короля. Лабастьер с ужасом подумал, что все эти несчастные существа – его родственники. Ведь был же прецедент…

Колдун тем временем прошел вперед, встал на колени перед одним из думателей, наклонился над ним, прижимаясь лицом к глянцевому боку… Лабастьера передернуло.

– Я знаю, о чем ты подумал, – сказал горбун, поднимаясь. – Но ты ошибаешься, король. Твоя семья тут ни при чем.

– Кто же они? Почему они живы?!

– Хороший вопрос для короля-убийцы…

Да, время от времени «думатели» появляются и на Безмятежной. Но, не обладая телепатией, не имея возможности общаться с «оператором», такая куколка-переросток живет недолго. И уже давно, чтобы облегчить муки несчастных, принято умерщвлять таких куколок сразу после обнаружения патологии…

– Ты – телепат? – догадался Лабастьер.

Старик покачал головой и промолвил:

– Выслушай же меня, король.

«Я вылупился на свет нормальной бабочкой, но через некоторое время у меня начал расти горб. Я скрывал это от чужих глаз довольно долго, пока позвоночник не перекосился окончательго, и я не стал настоящим уродом. Но я вовремя сбежал в лес. Ведь бабочки с врожденными патологиями подлежали уничтожению, а мое уродство хоть и проявилось не сразу, но явно было врожденным. А я хотел жить.

Я уже не мог летать, горб не позволял крыльям держаться правильно. Я построил себе хижину и стал коротать дни отшельником. Позднее я понял, как мне повезло, что я выстроил жилище вдали от путей т’ангов, которых тогда тут было еще предостаточно. Целыми днями бродил я по лесу, изучая его. Я многое узнал и многому научился. Но я тосковал по обществу. Я был молод и жаждал любви. Мне хотелось хотя бы изредка просто перекинуться с кем-нибудь словом. Но все это было для меня недостижимой роскошью.

Я часто приходил туда, где кипела работа по строительству колонии, и, оставаясь незамеченным, следил за бабочками, за тем, как они трудятся, как отдыхают, как любят друг друга… Иногда мне хотелось быть с ними, иногда я ненавидел их, иногда хотел умереть…

Однажды я увидел, как несколько бабочек вынесли в лес куколку-переростка и оставили ее на погибель. Раньше я и не думал о том, что это несправедливо, а теперь перетащил ее в свое логово, стал ухаживать за ней и кормить. Я был почти счастлив: в мире появился кто-то, о ком я мог заботиться… Но через неделю куколка умерла. Похоронив, я оплакивал ее несколько дней и зарекся повторять свой глупый поступок.

Но примерно через месяц я вновь наткнулся на выброшенных уродцев. На этот раз их было сразу три. Начался сезон дождей, было холодно, и они беспомощно ворочались в грязи. Я и сам был выброшенным уродцем, и я опять не выдержал. Я по очереди перенес их к себе в дом… Через неделю одна из куколок умерла. Но две остались живыми. Когда их было трое, они, плотно прижавшись, лежали рядом, поперек моего убежища. Когда мертвое тело было вынесено, место позволило мне растащить оставшихся на некоторое расстояние, чтобы им было посвободнее. Но вскоре они сползлись и вновь прижались друг к другу …

Я предположил, что они как-то чувствуют друг друга, и именно это примитивное общение и поддерживает их. Они не умирали, и в моей жизни тоже появилась цель. Каждый день я обходил единственное тогда селение по периметру и, когда куколок-уродов выбрасывали, волок их к себе. Одни из них умирали, другие – нет. При этом оставшиеся в живых всегда жались друг к другу, и я стал подозревать, что они не просто ощущают друг друга, но и как-то общаются.

Я успевал находить для них пищу, кормить их, убирать испражнения… Все эти бедолаги стары почти так же, как я. В какой-то момент куколок с нарушением развития перестали выносить из селения живьем, по-видимому, заметив их исчезновение. Возможно, решили, что их тела пожирают звери, и «из милосердия» стали сперва убивать их…