И тут Лабастьер вздрогнул: над селением, нарастая, повис неприятный, даже страшный звук. Сперва он подумал, что это крик какого-то животного. Но вскоре понял: нет, это кричат бабочки. И этот их многоголосый вой боли и ненависти адресован ему – королю, лишившему их всех счастья и смысла жизни.

Он хотел подняться, чтобы побыстрее покинуть это проклятое место. Но когда опасность миновала, нервное перенапряжение дало о себе знать самым неожиданным образом: внезапно его колени подогнулись, и он мягко соскользнул в золотистый обморочный туман.

…Лабастьеру и Лаану лишь две недели от роду, но они уже крепко подружились. И основой этой дружбы служит то, что оба они одинаково любопытны, шкодливы и вечно голодны.

Голод этот проистекает не от нехватки продуктов, уж где-где, а в королевском-то дворце всегда можно найти, чем полакомиться, а от того, что организм юных бабочек еще продолжает интенсивно наращивать мышечные ткани, а находить и добывать пищу самим намного интереснее, нежели получать ее от прислуги с разрешения родителей.

И вот, в поисках еды и приключений, Лабастьер и Лаан спускаются по крутой лестнице в погреб, что расположен под полом кухни королевского дворца. Улучив момент, когда взрослые покинули кухню, они влетели в окно и прошмыгнули сюда никем не замеченные. Они еще ни разу не были тут, но обоняние их обмануть не может. Запахи категорически свидетельствуют о том, что кроме всего прочего тут хранится самое вкусное, что только можно себе представить – сушеный нектар цветов урмеллы.

Юные самцы двигаются осторожно, даже боязливо. Ведь мир для них пока что является совокупностью пугающих и сладостных загадок. Шаг вниз, еще шаг… Становится все темнее… Миг слепоты, и дневное зрение заменяется ночным. А в этом, еще непривычном зеленоватом свете, мир становится еще более таинственным и опасным. Шаг, еще шаг…

Но вот, наконец, последняя каменная ступенька преодолена, и они достигают горизонтального хода. Касаясь ладонями стенки, они двигаются вперед, а перед внутренним взором Лабастьера почему-то возникает картинка, которая довольно часто встает перед ним. Особенно когда он оказывается в темноте. Это – его самое первое в жизни воспоминание.

…Четверо – мать-королева Суолия, родители-махаоны Дент-Заар с Дипт-Чейен и махаон-церемониймейстер Жайер – внимательно разглядывают его. По щекам Суолии текут слезы. «Он так похож на отца… Как будто бы тот вернулся…»

И еще – нечто непонятое до сих пор присутствует в этом воспоминании. Словно НЕКТО прямо внутри него обрадованно здоровается с ним и сулит будущую встречу. Но не словами, а как бы ощущениями, ведь слов он пока что и не понял бы… Правильнее даже сказать так: Лабастьер отчетливо помнит ощущения радости знакомства и надежды на встречу в будущем, которые возникли в его голове, но пришли как будто бы откуда-то извне, в самый первый миг его осознания себя.

Дент-Заар протягивает к нему руку, и Лабастьер чувствует резкую, но недолгую боль в мочке уха. И НЕКТО навсегда исчезает из его разума. «Вот так», – говорит Дент-Заар, улыбнувшись. «Традиция исполнена!» – торжественно провозглашает Жайер. «Да, – добавляет Дент-Заар, – отныне этот юный самец – наш новый король. Во всяком случае, до тех пор, пока не объявится его отец…»

И названия предметов, и имена этих бабочек, и значения их слов Лабастьер узнал значительно позже, но сама картинка прочно врезалась в его память.

…Коридор закончился запертой дверью. Какое разочарование!.. Но в двери есть небольшое окошечко, и Лабастьер просовывает туда руку, пытаясь что-нибудь нащупать… Но это ему не удается. А запах нектара становится почти осязаемым… В следующий раз, прежде чем спускаться сюда, они выкрадут у придворного повара ключ от двери, а сейчас надо подумать о том, как столь же незаметно выбраться отсюда…

Лабастьер уже собирается вынуть руку из отверстия, когда внезапно что-то мокрое и холодное хватает его ладонь. Он испуганно дергает руку, но не тут-то было: то огромное и страшное, что прячется в темноте за дверью, уже крепко-накрепко держит ее.

Его прошибает пот. Он собирает в пучок всю свою волю и что есть силы дергает руку к себе… И тут же, вздрогнув, открывает глаза. Оказывается, обморок перешел в сон. А разбудил его жирный ядовитый лесной ракочервь, который тычется ему в ладонь. Вот откуда это окончание сновидения.

Лабастьер поспешно убрал руку и огляделся. Итак, он давно уже не ребенок. Он сидит на каменном тротуаре, задницей в воде, неподалеку от туши убитого им т’анга. Ощущение реальности и память происшедшего окончательно вернулись к нему.

Вода на тротуаре так и кишела мелкой живностью, как магнитом притянутой сюда чарами. Кое-кто из этих представителей фауны был далеко небезопасен для бабочек, но пока что им было не до Лабастьера. В воздухе беспорядочно болталось несколько десятков шар-птиц и несметное количество разноцветных птиц-пузырей. «Редкий зверь удостаивается на своих похоронах стольких гостей», – подумал король с несколько неуместной иронией, точнее даже, с сарказмом.

Он поднялся… И тут вспомнил свою последнюю мысль перед обмороком: нужно как можно быстрее убираться отсюда, пока жители селения не отомстили ему за смерть своего гнусного божества.

Но прежде нужно найти Лаана.

Все еще чувствуя тошноту и головокружение, Лабастьер неверной походкой побежал туда, где оставил друга. Миновав пару кварталов, он вскоре без труда нашел его.

– Лаан! Вставай! – потряс он махаона за плечо, после того, как сунул ему в ножны позаимствованную саблю.

Тот пришел в себя на удивление быстро и изумленно потряс головой:

– Что это было, мой король? – Тут он заметил валявшийся рядом и вновь насквозь промокший берет. Он поднял его. – Мы летели, меня подбили, я падал, – нахмурившись начал он вспоминать. – Потом был яркий свет… Нет! Не свет, а волшебная игра красок, запахов… Как будто… – он встрепенулся, ясно припомнив ускользающую картину пережитого. – Я как будто бы родился заново в другом, НАСТОЯЩЕМ, мире… – И тут улыбка сползла с его лица. – А потом был страх и была боль, ужасная боль!.. И вот я здесь… – Лаан внимательно посмотрел на короля. – Это был сон? Но у меня такое чувство, будто бы все наоборот, будто бы сон – это то, что происходит со мной сейчас. И сон довольно неприятный. – Он повертел в руках берет и бросил его обратно перед собой.

– Это был морок старого т’анга, – терпеливо объяснил ему Лабастьер, берет подобрал, выжал и сунул его себе за пояс. – Нам надо спешить. – Он подал Лаану руку, помогая тому подняться.

– Т’анга? – отряхиваясь и со слабым интересом разглядывая поврежденное крыло, переспросил Лаан, – но ведь т’анги давным-давно истреблены.

– У меня нет времени рассказывать тебе все подробно. Поспешим. Мы в серьезной опасности, нас могут убить.

Они побежали в ту сторону, где в лесу их ждали Мариэль и Ракши. Лаан с трудом поспевал за королем. У него затекли ноги, и он с трудом передвигал их. Но вскоре выяснилось нечто более важное: молодого махаона напрочь покинул его боевой дух. Он был растерян.

– Мне не нравится этот мир, – заявил он вдруг, резко остановившись. – Если даже меня и убьют, мне наплевать на это.

– Перестань капризничать! – рявкнул на него Лабастьер. – Ты просто еще не в себе. Соберись. Это приказ! – «Как же должны себя чувствовать жители селения, – думал он при этом, – если Лаан, только раз испытавший на себе чары т’анга, настолько выбит из колеи?»

Лаан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но вместо этого неподвижным взглядом уставился Лабастьеру через плечо. Тот, ожидая самых неприятных сюрпризов, резко обернулся. Высоко поднимая ноги над поверхностью воды, брезгливо потряхивая ими и затравленно глазея по сторонам, в их сторону плелся сороконог. Это был Ласковый. Видно, его привязь была недостаточно крепкой, и он, привлеченный мороком, порвал ее, чтобы тоже примчаться сюда.