Демократические страны, образующие центр мирового капитализма, зачастую могли поддерживать давление на интересы рабочего класса на капиталистической периферии, так как это обеспечивало им доступ к низкооплачиваемой рабочей силе и помогало предотвратить распространение коммунизма. В течение холодной войны и вплоть до «Вашингтонского консенсуса» капиталистическая мировая система поощряла демократию в своем центре и авторитаризм – на своих окраинах[248]. Как бы то ни было, можно утверждать, что очень сильная социальная поляризация вредна для демократии, поскольку поляризация групп легко перерождается в насильственную борьбу за монополизацию государства[249]. В этих условиях мирный переход власти из одних рук в другие, как и предусмотрено демократией, оказывается маловероятным. Вместо этого типичным исходом острых социальных расколов оказываются военные перевороты и гражданские войны, завершающиеся диктатурой одной общественной группы над остальными[250].

Логика групповой вражды может быть применена не только к социальным классам. Общества могут быть разделены на враждебные группы также и на основании религиозной, языковой и этнической принадлежности, и вероятность таких расколов возрастает по мере религиозной, языковой и этнической фракционализации, особенно когда фракционализации сопутствует пространственное разделение групп[251]. Пространственное разделение облегчает образование групповых идентичностей, а такие идентичности – важная предпосылка развития вражды между сообществами. Африка южнее Сахары – регион с наибольшей этнической фракционализацией – изобилует примерами групповой вражды на основании этнического признака и ее пагубного влияния на шансы установления стабильной демократии (см. гл. 22 наст. изд.). При помощи этих наблюдений можно сформулировать и благоприятные для появления и выживания демократии условия. Наличие многочисленного среднего класса, внутри которого экономическое неравенство не выходит за некоторые пределы, смягчает межгрупповую вражду, что, в свою очередь, повышает привлекательность демократического способа передачи власти от одной группы к другой. В свете сказанного переход от индустриального общества к постиндустриальному является позитивным изменением, так как позволяет преодолеть острое разделение между рабочим классом и привилегированными группами, характерное для индустриальной эпохи[252].

Когда ресурсы распределены между социально-экономическими, религиозными, этническими и прочими группами достаточно равномерно, непримиримая вражда между ними может быть смягчена, в результате чего группы окажутся более склонны к признанию друг друга легитимными претендентами на политическую власть. Чем меньше ставки в политической игре, тем легче признать победу соперников всего лишь в одном электоральном раунде. Таким образом, относительно равное распределение ресурсов умеряет накал вражды при всех видах общественных расколов, будь они основаны на классовом разделении или на разделении этническом. В моделях, объясняющих демократизацию, меры неравенства в доходах используются весьма часто, и было неоднократно продемонстрировано, что меньшее неравенство значимо повышает шансы как на возникновение, так и на выживание демократии[253].

Родившись в Северной Атлантике, демократия оказалась тесно связанной с двумя традициями: протестантизмом и британским наследием[254]. Но это не значит, что протестантизм и британское наследие благоприятствовали демократии как таковые. Они благоприятствовали ей постольку, поскольку также были распространены в Северной Атлантике, центре доиндустриального капитализма[255]. Ни протестантизм, ни британское наследие не являются источником доиндустриального капитализма. Такие страны, как Нидерланды, Исландия и Дания, тоже располагались в Северной Атлантике, и в них также существовали доиндустриальный капитализм и нарождающаяся демократия, несмотря на то что эти страны не имели британского наследия. Протестантская Пруссия, наоборот, находилась далеко от Северной Атлантики и не знала ни доиндустриального капитализма, ни нарождающейся демократии[256]. Бельгия, напротив, была в основном католической, но располагалась в северной Атлантике, и в ней возникли и доиндустриальный капитализм, и нарождающаяся демократия. В противоположность Максу Веберу[257], полагавшему, что протестантизм породил капитализм, столь же обоснованно можно утверждать, что общества, которые уже были капиталистическими, восприняли протестантизм как религию, гарантирующую наибольшую легитимность капиталистической системе[258].

Относительно связей между протестантизмом и капиталистической демократией так же легко впасть в заблуждение, как и относительно того факта, что многие ранние демократии до сих пор существуют как монархии (например, Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии, Нидерланды, Скандинавские страны). Монархии в некоторых из старейших демократий выжили потому, что не пытались настоять на королевском абсолютизме. Вместо этого они заключали общественные договоры, в которых гарантировались гражданские свободы; в итоге появились конституционные монархии, скорее укорененные в обществе, чем «отрешенные»[259] от него[260].

Схожим образом впадают в заблуждение относительно связи между исламом и демократией. Часто утверждается, что мусульманские традиции составляют контекст, неблагоприятный для демократии[261]. И действительно, пояс исламских стран, тянущийся от Северо-Западной Африки к Юго-Восточной Азии, до сих пор наименее демократизированный регион в мире[262]. Однако этот факт может и не отражать негативного влия-ния на шансы демократии ислама как такового. Не следует забывать, что основа экономики непропорционально большой доли исламских стран – экспорт нефти. В результате правители получают огромные финансовые средства, которые извлекаются без чьего-либо согласия, и именно этим объясняется отсутствие демократии. Как замечает Майкл Росс[263], если принимать в расчет экспорт нефти, оказывается, что ислам как таковой лишь в очень небольшой мере отрицательно сказывается на шансах демократии. Логика, объясняющая, почему капиталистическое развитие протестантских стран благоприятствовало демократии, объясняет и то, почему экспорт нефти в мусульманских странах препятствует ей. Развитие капитализма приводит к распределению контроля над властными ресурсами среди все большей части населения, а экспорт нефти, наоборот, способствует концентрации контроля над ними в руках правящих династий (см. также гл. 8 и 21 наст. изд.). В более общем смысле объяснение склонности к демократии одних стран и неприятия ее другими на таких основаниях, как «культурные зоны», «цивилизации» или «национальные семьи» (families of nations), внутренне несостоятельно, потому что из этих критериев невозможно выделить конкретный фактор, порождающий склонность к демократии или ее неприятие.

Из-за очевидной связи демократии с развитием капитализма «модернизация» чаще всего воспринимается как один из основных двигателей демократизации[264]. Тезис о том, что модернизация способствует демократизации, неоднократно ставился под вопрос, но всякий раз этому тезису находились новые подтверждения. К примеру, Адам Пшеворский и Фернандо Лимонджи[265] пытались показать, что модернизация только лишь помогает выжить демократии, но не помогает ей появиться. Однако же Карлес Бош и Сьюзен Стоукс[266] на основании тех же данных пришли к заключению, что модернизация способствует как появлению, так и выживанию демократии. Сегодня вывод том, что модернизация благоприятствует демократии, не ставится под серьезное сомнение.