Впоследствии идея демократической диффузии была детально проработана в двух аналитических моделях. В их рамках международный контекст любой страны складывается преимущественно из сети отношений с соседними странами из своего региона. Как таковой он не включает государства, международные организации и другие субъекты, функционирующие в более отдаленных частях мира. Дэниэл Бринкс и Майкл Коппедж[322] проанализировали масштабы и направления смены режимов в ряде стран с период с 1972 по 1996 г. Они обнаружили, что государства склонны к смене политических режимов, чтобы соответствовать общему уровню демократии или автократии в своем окружении, а страны, находящиеся в сфере влияния США, особенно склонны к демократии. Бринкс и Коппедж также показали, что страны стремятся следовать тому направлению, которым идет большинство других стран мира[323]. По их мнению, «любая модель, которая исследует детерминанты демократизации и не принимает во внимание такие пространственные отношения, является недостаточно точной»[324]. Вторая модель диффузии демократизации была разработана и проверена Кристианом Скреде Гледичем и Майклом Д. Уардом[325]. Эти исследователи обнаружили, что вероятность превращения автократии в демократию значительно повышается, если большинство соседних государств являются демократическими или же находятся в состоянии перехода к демократии[326]. По их мнению, «заметна тенденция к постепенным изменениям в сторону соответствия региональному контексту, и переход в одной стране часто распространяется на другие связанные государства»[327].

Хотя модели диффузии достаточно убедительно продемонстрировали, что в ходе многих недавних примеров демократизации имел место эффект диффузии, эти модели не способны показать, как именно происходит диффузия и по каким каналам идеи и институты демократии распространяются среди соседних государств и обществ. Слабые стороны модели диффузии отмечали Бринкс и Коппедж[328], которые признали, что «суть нашей проверки не дает возможность провести какое-либо эмпирическое исследование природы каузальных механизмов; самое большее, что мы можем предложить в этом отношении, – это набросок теории, согласно которой подражание примеру соседей вероятно». Гледич и Уард[329] также отметили, что «трудно в полной мере определить весь спектр возможных процессов демократизации на микроуровне и показать влияние на них международных факторов при построении агрегированной модели».

Большинство теорий демократизации описывает международный контекст как «структуру», у которой нет общей логики, общего дизайна, конечной цели и лидера. Как правило, функции действующих агентов (agency) приписываются военным, политическим партиям, элитам и другим социальным группам в конкретной стране, которые реагируют на различные, зачастую противоположные, сигналы и влияния, исходящие из международного окружения. В то же время в получивших широкое распространение с конца 1980‑х годов теориях «продвижения демократии» международный контекст превратился в «глобального агента», будь то отдельно взятое государство, как США, наднациональная организация, как Европейский союз, международная организация, как ООН, или транснациональная правозащитная сеть, подобная Amnesty International. Этот глобальный агент, не пассивная и медлительная структура, а сознательно и намеренно действующая сила, стремящаяся поделиться со странами новым образом мыслей, новыми институтами и моделями поведения во имя открыто заявленной цели продвижения демократии в этих странах. Согласно Питеру Бернеллу[330], «индустрия продвижения демократии стала транснациональной и достигла небывалых размеров. Текущие расходы составляют от 5 до 10 млрд долл. ежегодно».

Ключевые термины в литературе, посвященной продвижению демократии, – «продвижение демократии», «защита демократии» и «содействие демократии». Филипп Шмиттер и Имко Брауер[331] предлагают рабочие определения этих понятий. «Продвижение демократии», согласно этим авторам, направлено на политическую либерализацию автократических режимов и их последующую демократизацию в конкретных странах-реципиентах. «Защита демократии» осуществляется для консолидации недавно возникшей демократии. Наконец, понятие «содействие демократии» относится к специально разработанным программам и деятельности, таким как обучение парламентариев, образование граждан, помощь местным организациям в мониторинге выборов, направленным на повышение эффективности действий (в интересах демократии) индивидов и институтов в демократическом режиме. Для продвижения демократии, защиты демократии и содействия демократии, безотносительно к их различным целям, применяются такие действия, как введение санкций, выражение протестов по дипломатическим каналам, угрозы военного вмешательства, действия, способствующие соблюдению прав человека, принятие гражданских норм и трансферт институциональных моделей, таких как избирательные системы. Определение Шмиттера и Брауера не включает действия секретных служб и тайные операции, равно как и те действия, которые способны только косвенно содействовать демократизации конкретной страны (например, кампании по борьбе с неграмотностью или финансовая помощь). В это определение также не входят и такие объективные факторы международного контекста, способные положительно повлиять на демократизацию, как подражание, «заражение» и обучение посредством общения.

Какова была движущая логика деятельности демократических держав по продвижению демократии? Какие достижения и неудачи имела эта деятельность в период с окончания холодной войны (на этот период приходится ее начало) по настоящее время? В следующей части главы мы оценим политические курсы Европейского союза и США в области продвижения демократии.

По мнению Тони Смита, либерально-демократический интернационализм – это «американская идея мирового порядка, противоположного империализму и образованного из независимых, самоопределяющихся, предпочтительно демократических государств, объединенных международными организациями, созданными для мирного разрешения конфликтов, свободной торговли и совместной обороны»[332]. С этой точки зрения поддержка, оказываемая США правым диктатурам в разных частях мира в послевоенный период, была скорее исключением, чем правилом, и обусловливалась необходимостью предотвратить угрожающую перспективу превращения этих стран в сателлитов Советского Союза. Такой взгляд на США как «либерального интернационалиста» контрастирует с подходом Джеймса Петраса и Морриса Морли[333], представляющим США в качестве «империалистической державы». Петрас и Морли в своем марксистском объяснении гегемонии США а Латинской Америке проводят различие между государством и режимом. Государство «выражает постоянные интересы классового господства и международных блоков», в то время как режим «представляет собой ежедневные политические решения на уровне исполнительной власти, способные изменять или преодолевать действия постоянных интересов, но никогда не оспаривать их, чтобы не вызвать кризис»[334]. Если авторитарный режим не в состоянии сдерживать антигосударственное социальное движение, тогда США могут «пожертвовать диктаторами ради спасения государства»[335]. Для предотвращения возникновения массовых антигосударственных движений США могут заменить диктатуру режимом, обеспечивающим большую включенность граждан, под руководством умеренных групп оппозиции. С этой точки зрения движущей силой действий США является не идеалистическая цель продвижения демократии, а решимость защитить целостность государства-клиента, которое в политическом, военном или экономическом отношении подчинено более могущественному государству в международных отношениях, но при этом сохраняет номинальный суверенитет. Таким образом, Петрас и Морли утверждают, что «толкование» американскими политиками изменений политического курса от поддержки диктатур в сторону поддержки демократий с точки зрения приверженности Белого дома продвижению (или навязыванию) демократических ценностей нельзя подтвердить.