– Если его будете уговаривать вы – конечно, нет. Но ваше дело доставить его ко мне, и только. А уж уговаривать его… – Инсанна пожал плечами. – Не ваша это забота.

– Он не придет.

Нет, положительно, смертные не способны думать!

– Добавьте ему сонного зелья в питье, – едва сдерживая раздражение, посоветовал Инсанна. – Проснется он уже в моем замке. Тогда поздно будет упрямиться.

Лица просителей побагровели от гнева. Пятьсот, даже триста лет назад Инсанна решил бы, что их гнев предвещает отказ. Но теперь, едва завидев признаки гнева, Инсанна возликовал: отказа не будет.

* * *

Открывать глаза Кэссину не хотелось: под веки словно песок насыпан. Губы обметало. Чем таким его напоили вчера? И зачем отец пытается найти для него лекаря? Ведь знает же он, кому Кэссин обязан своими страданиями. А значит, должен бы уяснить себе: никаким зельям не под силу унять или хотя бы облегчить эту боль. Сколько же можно мучить его, подсовывая то одно, то другое целебное питье? Кэссину потом только хуже.

Вчерашнее питье оказалось особенно мерзким. Помочь оно, конечно, ничем не помогло, а вот повредить сумело. Кэссину уже случалось ненадолго терять зрение от боли, а вот слух он утратил впервые. Еще вчера он мечтал никогда больше не слышать голоса слуг, тихие звуки шагов, горестные вздохи отца и приглушенные проклятия брата. Любой звук причинял ему немыслимую боль. Что ж, вот он и не слышит ничего. Болван. Уж лучше бы слышал. Тишина причиняет ему еще большую боль.

Кэссин скорее угадал, чем услышал негромкие шаги за дверью. Значит, он все же не утратил слух! Он испытал такое неимоверное облегчение, что глаза его сами распахнулись.

Он лежал в незнакомой комнате, и дверь этой комнаты открылась, словно только и ждала его пробуждения.

За дверью стоял Инсанна.

Он молча пересек комнату и сел на край постели.

Даже боль не лишила Кэссина способности быстро соображать. Он мигом припомнил горечь вчерашнего питья и тяжесть сегодняшнего пробуждения. Сонное зелье! Никогда бы он не отправился к Инсанне своей волей. Потому-то никто его и не спросил. Опоили и доставили куда следует.

Инсанна молчал долго. Потом совершенно неожиданно поднялся и пожал плечами.

– Что ж, нет так нет, – произнес Инсанна и вышел.

Инсанна испытывал искреннее удовольствие от визитов к Кэссину. Иногда он навещал юношу дважды в день, иногда выжидал недели полторы, прежде чем войти в его спальню, посмотреть ему в глаза и вновь произнести: “Опять нет? Ну что же…” Инсанна рассчитывал время своего появления точно и никогда не приходил, когда его ждут. Ни разу он не посетил Кэссина в те нередкие мгновения, когда юноша был полон желания сопротивляться. Нет, Инсанна терпеливо ждал, пока боевой подъем сменится упадком духа: никто не может находиться в боевой готовности беспрерывно. Только тогда Инсанна входил неслышной походкой в комнату Кэссина, проникновенно глядел ему в глаза и вновь произносил тоном дружеского укора: “Опять нет?..”

За ожидание Инсанны мальчишка платил своим собственным. Почему-то ожидание особенно сильно действует на смертных. Инсанне было некуда спешить, и он откровенно забавлялся, иногда чуть ослабляя боль, терзавшую Кэссина, а иногда усиливая. Пусть наглый щенок ждет, ждет чего угодно: облегчения, новых страданий, прихода Инсанны, даже смерти… все равно. Пусть ждет, пусть обезумеет от боли и ожидания. Поразмыслив немного, Инсанна полностью снял боль почти на целый день – о, разумеется, выставив стражу у дверей Кэссина. Скорее всего это излишняя предосторожность: вряд ли обессиленный болью пленник попытается сбежать; он и шевельнуться толком не в состоянии. И все же никакая предосторожность не бывает излишней. Вдруг Кэссин окажется настолько глуп, что все же попробует выйти из комнаты? Забавно будет посмотреть на выражение его лица, когда дюжий страж схватит его за шиворот и швырнет обратно в комнату. Да, это была удачная мысль даровать мальчишке временное облегчение. А потом снова ударить его болью. И еще раз. И еще. Настанет время, когда Кэссин сам попросит о боли как о величайшей милости. Уж лучше нестерпимая, но беспрестанная боль, чем жуткое ожидание не только боли, но и кратких передышек. А потом настанет минута, когда мальчишка согласится на что угодно, лишь бы никогда больше ничего не ждать.

Однако Инсанна не успел полностью осуществить свои замыслы. Совершенно неожиданно он был вынужден поторапливаться.

Инсанна так давно был лишен возможности видеть Кенета, что решил поначалу, что отзвук чужой силы ему примерещился. Сообразив, что мальчишка на самом деле пустил силу в ход, Инсанна торопливо выхватил шерл и жадно вгляделся в открывшееся ему зрелище.

Вот уж этого Инсанна никак не ожидал! Кенет в Имбоне! Совсем рядом, неподалеку!

Так. а что это он делает? А, ясно… ясно… вот только не понять никак, кто стоит рядом с ним, обведенный кругом невидимости? Кого мальчишка так яростно защищает?

Стой, а это что? Инсанна уже привык, что наглый мальчишка каждый раз после работы пересекает текучую воду… но откуда он взял воду здесь, в сухой степи? Инсанна же ясно видел – мгновение назад никакого ручейка не было. Неужели мальчишка научился вызывать воду по своему желанию?

И почему его понесло в Имбон? Он должен бы обходить владения Инсанны как можно дальше. А между тем мальчишка неуклонно приближается к Замку Пленного Сокола, хоть и не самой прямой дорогой: Сад Мостов, Каэн, Лихие Горы, теперь Имбон… Неужели?.. Нет, быть того не может! Мальчишка еще не настолько силен, чтобы бросить Инсанне открытый вызов. Не такой он дурак, чтобы кидаться с соломинкой на кольчугу. А если он все же именно такой дурак, тогда Инсанна тем более в безопасности. Дурака, хоть бы и мага, нечего опасаться.

И все же – почему он здесь? Может быть, рано Инсанна разочаровался в могуществе своего подарка? В конце концов, кто сказал, что серебряная пластинка уничтожена? Удостовериться в ее существовании Инсанна не смог – ну да с Кенетом и не такие неожиданности вполне возможны. А что, если пластинка все еще действует? Все еще тянет ничего не подозревающую жертву все ближе и ближе к Инсанне? Да, но тогда нечего затягивать обработку Кэссина. К приходу Кенета Инсанна должен располагать подходящим орудием – а кто лучше Кэссина сумеет уговорить нахального молодого мага? Они даже чем-то похожи: оба наглые, самоуверенные, оба совершенно не желают считаться с реальностью. Потому-то и проходят слова Инсанны у Кенета мимо ушей. Зато Кэссин поговорит с ним на его языке.