– Великолепно, – выдохнул сквозь зубы господин массаона. – Интересно, кто же это дает воинское посвящение ученику, который еще меча настоящего не заслужил?

Кенет молчал.

– Подойди сюда, – велел массаона. – Пояс покажи.

Кенет подошел, недоумевая, зачем массаоне понадобилось его пояс разглядывать. Пояс как пояс, и завязан правильно, по-уставному. Ему и невдомек было, что массаона хочет найти на его поясе то, чего там в помине нет.

– Ты зачем на дорожных работах хайю и пояс снял? – металлическим голосом поинтересовался Рокай, берясь за концы Кенетова пояса.

– Чтобы не запачкались, – объяснил Кенет. – Там ведь грязно, пыльно… а пояс и хайю ведь знаки воинского достоинства. Нехорошо их в грязи валять.

В строю раздались сдавленные смешки: ну как есть новичок! У массаоны от такого объяснения аж скулы свело. Стоявшие с ним рядом командиры тщетно пытались скрыть улыбки. Рокай эти улыбки углядел и вновь начал свирепеть. Но тут он взглянул на концы пояса новичка и обомлел.

Лицо у массаоны Рокая сделалось такое, словно он с размаху налетел на стену. Казалось, у него даже нос сплющился от немыслимого напряжения.

Потому что на концах пояса всегда стоят именные знаки воина и его учителя. Того, кто давал воинское посвящение. Этот знак и намеревался отыскать массаона, чтобы огласить вслух имя остолопа, давшего воинское посвящение остолопу. Но именного знака на поясе новичка не было – и не потому, что стерся. Его там вообще никогда не было.

Есть ведь и такие воины, которых устав не в полной мере обязывает: служба у них другая. Им и без пояса, и без хайю можно. Им можно не докладывать о своем прибытии. Им можно вообще почти все. Они не носят именных знаков на поясе, и посвященные ими ученики не носят их знаков. Только этого им и нельзя.

Одиночки. Полевые агенты, работающие обычно под прикрытием.

И одно такое прикрытие массаона Рокай только что чуть не развалил.

Ведь не может же новичок сказать: я, мол, не обычный воин. Какое там обычный – недотепа с деревянным мечом! Единственное в своем роде прикрытие. Недотепа, как же. Умелец каких мало. И роль свою ведет точно: попался – так попался. Ни слова ради своего спасения. А ему и говорить такие слова не положено. Сам должен был догадаться, старый дурак. А еще массаона! И ведь какую глупость, какую непростительную глупость едва не сотворил! Мало того что едва не испортил парню прикрытие – пусть не совсем, но все же, – так едва не подвел его под наказание. И как теперь выкручиваться – неизвестно.

Массаона Рокай выпустил из рук пояс без именных знаков и обалдело воззрился в пространство.

– Воинское посвящение где получал? – сдавленно спросил он.

– В Саду Мостов, – охотно ответил Кенет. Массаона помолчал немного, собираясь с духом.

– Воин Кенет из Сада Мостов, – надтреснутым голосом произнес массаона. – Обвиняется в нарушении воинского устава. Заключение: оправдать. Основание: проступок совершен по неведению, не содержащему в себе вины. Дальнейшее направление: по собственному усмотрению, за исключением дней общегарнизонной поверки. Поскольку обучение воина Кенета, по его собственному признанию, не завершено, упомянутый воин после каждой поверки поступает в распоряжение начальника караула сроком на четыре часа для изучения воинского устава.

Командиры согласно кивнули. Неожиданно мягкий приговор заезжему недотепе их обрадовал. Взгляд Кенета выражал явное облегчение.

Это-то облегчение и подхлестнуло с новой силой гнев господина массаоны. Он окончательно уверился в своих предположениях. Подумать только, он едва не испортил дело полевому агенту. И ведь не по своей вине. Не будь его голова занята вчерашним происшествием, не будь он так поглощен мыслями о мерзавце Наоки!..

Очень ненадолго смиряет масло бушующие волны. После мгновенного затишья они вздымаются выше мачты – и горе тому кораблю, что идет следом!

Но для Кенета буря прошла стороной. Он перевел дух и огляделся. Теперь, когда карающая длань его миновала, внутренний двор казармы уже не представлялся ему таким огромным, пыльные синие тени – такими тяжелыми, а слепящий вертикальный поток солнечного света – таким ранящим. Краски мира внезапно утратили свою угловатую режущую остроту; все стало скучнее, строже и проще. Даже гнев массаоны как бы поблек и полинял. Будничная обыденность гарнизонной поверки разламывалась надвое лишь в одном-единственном месте: у стены, где ожидал трибунала Кенет, стоял теперь другой воин.

– Рассматривается обвинение воина Наоки, состоящего на службе в императорской гвардии каэнского гарнизона, – пронеслось над строем.

Если Кенет встречал свою долю в неведении, то Наоки не меньше суток готовился к худшему. Глаза его обвело черными кругами, от легкой юношеской впалости щек не осталось и следа – скулы остро выступали над ввалившимися щеками, словно ночь ожидания стесала с лица Наоки всю лишнюю плоть. Кенет встретился с ним глазами – и мир внезапно выцвел, посерел и съежился. Кенет торопливо отвел взгляд, но ничего не изменилось: мир уменьшился до размеров трещинки в камне под ногами Кенета, и он не мог найти в себе силы посмотреть на что-нибудь еще.

Голос, читающий обвинение, был пыльным и бесцветным. Он мог принадлежать кому угодно – и начальнику караула, и массаоне, и одному из командиров, и даже самому Наоки. Говорил массаона, но Кенет понял это лишь по сухой гневной язвительности слов, а не по голосу. Он по-прежнему глядел себе под ноги. Ему было муторно. Нечто подобное он испытал однажды, наткнувшись на сброшенное бурей со стрехи птичье гнездо. Почти высиженные яйца разбились. Один птенец был, кажется, еще жив, но клюв разевал беззвучно – а может, то была предсмертная агония? При виде его мокрого скрюченного тельца трехлетнему Кенету показалось, что он и сам сейчас умрет. Пожалуй, он даже хотел в эту минуту умереть, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать больше этой боли, которой нельзя помочь. Он беззвучно икал и всхлипывал, его мутило от горя. Почти так же, как мутило сейчас.

Именно сейчас, когда ему самому уже нечего было страшиться, издевки массаоны отзывались в нем мукой почти непереносимой. Он невольно закрыл глаза, тут же открыл их и заставил себя поднять взгляд.