Почувствовав холодок в воздухе сбоку, выхожу, после короткой возни с шторой, на тихий балкон и уже собираюсь снять с глаз повязку, когда кто-то резко толкает меня в сторону, прижимая спиной к колонне.

Не успеваю поднять руки, чтобы сорвать с глаз ткань, как мои запястья хватают с такой силой, что вырваться не получается. При этом, никакой угрозы от неизвестного, вероятно, потревоженного моим неожиданным визитом человека, я не ощущаю.

Возможно, вино все же слегка ударило в голову, все мои реакции немного замедлились.

Хочу вырвать руки – не выходит, их перехватывают чужие сильные пальцы и заводят над мое же головой наверх; собираюсь поднять колено и пнуть прочь негодяя, мой замысел быстро разгадывают, и чужое тело наваливается так, что становится сложно не то, что пошевелиться, даже дышать приходится с затруднением.

Открываю рот, чтобы возмутиться или закричать, позвать на помощь, не знаю, не успеваю решить, но на губах вдруг чувствуется тепло, от которого я вся так и замираю.

Ощущение странное, знакомое и одновременно чуждое, влажное и теплое. Поначалу я не осознаю, что происходит, в голове совершенно пусто. Но когда наконец возвращается мой рассудок, дергаюсь от шока.

Человек…прижав меня к колонне, заблокировав мои запястья, замкнул мои возмущения, давя несогласие, поцелуем.

Пытаюсь отвернуться, сдернуть движением головы повязку с глаз, но тщетно.

Кое-что внезапно заставляет меня остановится.

Этот незнакомец, что по силе и физическим данным явно не может быть девушкой, который, бессовестно пользуясь моей слабостью, продолжает меня целовать, едва заметно дрожит.

Наши губы продолжают касаться друг друга, словно не знают, расстаться им или снова сойтись. Не успеваю решить, как мне поступить - неожиданное предположение об эмоциональном состоянии наглеца рождают во мне робость и смущение, а может, виновато выпитое вино – когда захватившие в плен губы становятся смелее. Не позволяя сомкнуть зубы, в рот вторгается дерзкий язык подлеца.

Дышать становится совсем уж трудно, пытаюсь отвернуться, но вторая рука – другая продолжает с силой держать надо мной мои же запястье, вдавливая их в холодный камень колонны – сжимает властно мой подбородок.

Ласка требовательных губ и языка приводит в полное замешательство. Мои мышцы, которыми я так горжусь, превращаются в слабую субстанцию. Едва держусь на ногах, напоминая себе новорожденного жеребенка. Даже если бы могла прийти в себя и вернуть рассудок, отбросив невольное наслаждение и томящую сладость, не имею возможности сопротивляться.

Резкий и неожиданный лязг внутри зала разрушает атмосферу. Кажется, кто-то опрокинул старые, служащие декором рыцарские доспехи.

Со смущающим звуком, прижавшись еще раз на мгновение, чужие влажные губы разрывают инициированный ими страстный танец, с явной неохотой незнакомец отстраняется, а я с трудом прихожу в себя.

Резко сдергиваю с глаз служащий повязкой галстук Хейза.

На залитом лунным светом балконе я одна. Вокруг пусто, нет никаких признаков пребывания кого-то еще.

Поднимаю руку, зарываясь в волосы, отсутствует бесследно не только таинственный вор поцелуев. Заколки нет. Маленькой, блестящей синими камешками бабочки, не дающей лезть в лицо непослушным прядям, нет. Она словно ожила и упорхнула прочь, в бездонно глубокое ночное небо.

- Просто…неслыханно!

Восклицаю спустя неизвестное количество времен, стоя словно вкопанная на пустом балконе, рассеянно касаясь губ.

Повезло, что это не первый мой поцелуй. Было бы обидно до ужаса даже не знать, кто был тем, кто его украл. Хотя, полагаю, лучше не знать и продолжать оставаться в неведении. Мой настоящий и неприятный опыт с Эштоном, когда я его вынудила, навсегда останется постыдным воспоминанием.

Постояв еще немного на отрезвляющем прохладном ветру, я выбрасываю из головы все ненужное. Если этот наглец рассчитывает, что заинтересовал меня настолько, что брошусь на его поиски, то он глубоко ошибается!

Даже проще, что личность неизвестного остается анонимной. Меньше забот иметь дела с чужими чувствами. Мне бы хотя бы понять свои. И потом, отказывать другим во взаимности тоже не самая приятная в мире вещь. Хорошо, что мне не придется.

Я как раз вовремя.

На шум в зал примчались учителя, остановили музыкантов, конфисковали алкоголь и отправили остающихся до завтра в этом статусе студентов по комнатам – отсыпаться.

Отдаю Хейзу его галстук, подхватываю еле стоящую на ногах Элоди, и вместе мы медленно идем сначала прочь из главного здания, потом по тропинке вдоль небольшого сквера и наконец добираемся до женского общежития. Буквально волоча на себе тело клюющей носом соседки, я с легкой усмешкой осознаю, что Эштон испытал нечто похожее в тот раз, когда вел меня от лазарета до комнаты.

Скидываю тело Элоди на ее не заправленную и заваленную одеждой кровать и наконец снимаю убившие мои ступни туфли.

Без заколки волосы лезут в лицо, поэтому я делаю пучок и закалываю его первым, что попадается под руку - кистью для макияжа, принадлежащей соседке, переодеваюсь, готовлю одежду на завтра, убираю в сумку платье и туфли, умываюсь и ложусь спать.

Утром будит меня не пение Элоди в душе и не бьющие в прикрытые веки лучи солнца, а звон часов на одной из башен академии. Открываю глаза и начинаю собираться. Соседка даже не вздрогнула. Добрых полчаса, или даже больше, уходит на то, чтобы растолкать Элоди.

- Виви…Воды… - хрипит, не открывая глаз блондинка.

Вот и они – последствия попойки накануне!

На моей памяти подруга не выглядела хуже, чем сейчас. Заботливо подаю воды, и девица осушает стакан залпом.

- Когда приедут твои родители?

Семья Элоди собиралась ее сегодня забрать и помочь с вещами.

Если она постарается, то может быть, успеет принять душ, потому что едва кто-либо переступит порог нашей комнаты, мгновенно по запаху поймет, чем занимались ее обитательницы накануне. А из нас двоих несложно по виду догадаться, кто вчера отплясывал без туфлей на столе: похмелье тут только у одного человека.

Не успевает подруга подняться с постели, в дверь комнаты стучат. А вот и они.

- Я сделала все, что могла, - хлопаю соседку по плечу, исполнив свой дружеский долг, поднимаю с пола сумку с пожитками и оглядываю напоследок спальню общежития.

- Не бросай меня! Виви!

Отчаяние на лице Элоди злорадно и приятно видеть.

- Я четыре года жила в твоем бардаке, мирилась с засильем муравьев и перестала ругаться из-за того, что ты захватила почти все мои полки в шкафу …Справедливость восторжествует сегодня. Свяжись со мной, когда закончится твое наказание.

Распахиваю дверь комнаты, сердечно приветствую родителей подруги и быстро ретируюсь, когда они, зайдя внутрь, меняются в лице.

- Элоди Джасинд Беатрис Гастингс! – доносится до моих ушей гневный возглас отца несчастной, когда я иду по дорожке снаружи под нашим окном.

Усмехаюсь и качаю головой.

Если бы дедушка был жив, он бы тоже меня так вот отчитывал? Пришел бы помочь мне выселиться и не преминул бы лишний раз прочитать нотацию, может, в назидание заставил бы испытать на себе «прелесть» тренировки под его руководством, после которой я бы поклялась больше и капли в рот не брать?

Я была бы так рада еще разок услышать, как он на меня ругается.

Наверное, дети взрослеют, когда их больше не кому становится отчитывать за проступки. Именно тогда, оставшись в ответе за самих себя, они понимают, что отныне до их благополучия никому больше нет дела, им не на кого положится и некому в случае чего прийти им на помощь.

Мне некуда идти, кроме дома, где мой нерадивый отец является хозяином. Совсем обрывать связи с ним нельзя. Его влияние должно будет мне пригодится.

Вопреки ожиданиям, мое возвращение домой сопровождает полное равнодушие и безразличие родителя. Бросив короткий взгляд на свою непутевую дочь, он, занятой, как и всегда, прошел мимо и покинул резиденцию. Я ждала его гнева и ярости, но…ничего.