— Нет, — резко ответил он и содрогнулся, представив, что водка в такую жару приведет его к головным болям, от которых он успел отвыкнуть за последние три месяца. — Ты устраивай сабантуйчик хозяевам и друзьям, а я отдохну, побуду дома, потому что я себя скверно чувствую, боюсь, как бы мне хуже не было и не пришлось лететь обратно.

— Ну это ты напрасно, — сказал Мишка, — я тебе так скажу. Время для отдыха ты выбрал не самое лучшее, но все будет хорошо, и тебя из Сочи потом палкой не выгонишь, как сейчас меня… И ты не раскисай, потому что все болезни от нервов… Поэтому плюй на все и пойдем со мной под навес. У тебя все хорошо, хозяйке ты понравился, а она кого попало на жительство не берет. Магда на тебя глаз положила…

— Нет, нет, — перебил он, — я лягу спать, тем более что в Н-ске сейчас не шесть вечера, а десять… Так что ты без меня.

— Ну как хочешь, — проронил Мишка и пошел в летнюю кухню, где в холодильнике лежала закуска к предстоящему сабантуйчику.

— О-о, — удивился сосед, появившись в комнате через полчаса, — ты и правда улегся, а я…

Так как он ничего не ответил и даже не обернулся, Мишка не стал продолжать. Было слышно, как он сопит, отрезая ветчину и готовя бутерброды, лезет в шкаф, звенит бутылками и уходит, плотно притворив двери.

Потом было слышно, как шумит застолье, как перекрывавший всех мужской бас рассказывает анекдоты, реакция на которые была неодинаковой и неодновременной, первыми смеялись мужчины, потом женщины, причем делали это более сдержанно, а затем голос, принадлежащий Магде, вопрошал:

— Ну, а суть в чем? Суть-то в чем?

За этими словами следовал взрыв смеха, женского и мужского, а затем другой женский голос говорил:

— В песок с-суть, в песок…

Потом он заснул и проснулся от возни на крыльце их сарайчика. Прислушавшись, он понял, это Магда рвалась в сарайчик, чтобы пригласить новенького к столу, а кто-то из мужчин мешал ей осуществить эту затею. В конце концов Магда разошлась, стала ругаться и говорить, что все мужчины сволочи. Они строят из себя скромняг поначалу, а потом выясняется, что они пьют, как лошади, и все алкоголики…

Закончилось все неожиданно. Послышался мальчишеский голос:

— Опять, опять…

— Опять, опять, — но в другой интонации передразнила сына Магда, и возня прекратилась.

После этого он погрузился в какое-то странное состояние: и сон не сон, и явь не явь. Смутно слышал, как разошлись люди из-под навеса, как лаял пес. Пес носился за сеткой, но уже не гремел цепью. Слышал, как притащился возбужденный водкой и светской беседой Мишка.

— Влад, ты спишь? — спросил он и, хотя ответа не получил, продолжил говорить, не то с ним не то с самим собой. — Давай, давай, отсыпайся… Завтра на пляж пойдем… Я тебе все покажу, все расскажу… Лучше меня этого никто не сделает… Я в Сочи пять лет подряд езжу… Я уже сросся с Сочи… Меня нужда заставляет сюда приезжать…

Еще раз он проснулся в четыре часа ночи: сказалась разница во времени, на улице было еще темно. Он сходил в уборную, был облаян собакой и вернулся в кровать.

Мишка спал сном, который зовется беспробудным.

«Что за нужда заставляет его приезжать в Сочи пятый год подряд? — подумал он. — Непохоже, чтобы эта нужда была похожа на мою…» Но тут же спохватился, вспомнив рекомендации Купрейчика, своего последнего лечащего врача: «Не возвращайся к своей болезни даже в мыслях, потому что болезнь — это ты».

Отогнав мысли о болезни, он вытянулся на кровати и занялся релаксацией:

— Мышцы моего лица расслаблены, мышцы затылка расслаблены, язык расслабляется, превращается в кисель, приятное тепло разливается в области шеи…

— Влад Высоцкий — так назвали вновь открытую звезду советские астрономы, это сделано в целях увековечения памяти известного актера, поэта, барда и нашего современника, — говорил чей-то голос. — Таким образом… Влад, Влад, просыпайся…

«Причем тут Влад, кто такой Влад?» — пронеслось у него в голове, и он открыл глаза.

— Ну и горазд же ты спать, землячок, — сказал Мишка. — Едва тебя добудился, а, между прочим, уже двенадцатый час. Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хреново, — отшутился он. Разумеется, он действительно чувствовал себя плохо, но не настолько, чтобы иметь при себе заботливую сиделку в возрасте до тридцати лет с фигурой культуриста и специальностью музыкального руководителя.

А Мишка, между тем, порылся в тумбочке и шкафу и вернулся к своей кровати с бумажником и пачкой денег. Перебрав их, именно перебрав, а не пересчитав, он сказал:

— Порядок, а я было совсем сдрейфил, но теперь нормалек…

— Что случилось? К чему эта ревизия?

— А-а, — как бы вспомнив про него, ответил Мишка и выругался, — обмен денег…

— Что это значит?

— Значит, что одни денежные знаки будут обмениваться на другие дензнаки.

— Все?

— Нет, только купюры выпуска до девяносто третьего года, — проговорил Мишка каким-то идиотским голосом, и он догадался, что сосед передразнивает диктора, от какого услышал об обмене денег. — Ты посмотри свои, а я пока в гальюн сбегаю.

Он поднялся с кровати, достал свои деньги, из предосторожности рассованные в нескольких местах, и ужаснулся, вспомнив комхозовского кассира, который выдал ему отпускные и зарплату сотенными бумажками.

— Это тебе по блату, — шепнул кассир с видом знатока, — там, на юге, мелочь всегда в цене, там сдачи вечно ни у кого нет, а ты будешь королем…

«Король, итит твою, без единой действующей бумажки в кармане».

Вошел Мишка, бросил взгляд на сотенные и присвистнул:

— Хорошо, что вчера хозяйке тридцать тысяч отдал.

— Хорошо, — подтвердил он, — а что с этими делать?

— Вообще-то обменивать будут три дня, начиная с понедельника, то есть с послезавтра. Но им верить нельзя, решения принимают наверху, а исполняют внизу, а внизу все через пень-колоду: то денег не будет, то сначала местным обменивать будут, а приезжим потом, то еще че-нибудь выплывет. Поэтому я предлагаю сделать иначе… Поскольку ты не можешь, я иду с твоими деньгами в предварительные кассы и беру два билета до Н-ска…

«Вот оно, — подумал он, — недолго ждать пришлось, и как ловко придумано…»

— Да ты не беспокойся, — сказал Мишка, словно услышав его мысли. — Не скроюсь я с твоими пфеннигами. Я тебе могу свои в залог оставить… Идет? Давай деньги…

— Да я не собирался лететь самолетом, — начал было он.

— А тебе и не надо будет лететь: ты сдашь билет и получишь обратно деньги, но уже новыми купюрами… Да не тяни, ты думаешь я один такой ушлый. Сейчас, наверное, уже не одна сотня таких умников рванулась к кассам и почтовым отделениям билеты покупать и переводы на свое имя отправлять.

Времени на долгие раздумья не было. Если это мошенничество, то довольно оригинальное, и он, махнув рукой, проговорил:

— A-а, иди, и денег мне твоих не надо, останется мелочь, возьми что-нибудь на рынке: консервов, хлеба…

Жизненный опыт подсказывал ему, что не может Мишка таким образом его обмануть и исчезнуть с деньгами: слишком много следов оставил, но… опыт опытом, а следующие несколько часов он провел как на углях.

Уже схлынула полуденная жара, уже во дворе стали слышаться голоса первых возвратившихся с пляжа отдыхающих, а Мишки все не было, и тут началось. Острая игла проткнула голову, и боль стала постоянной. Правда, временами она становилась совсем невыносимой, временами чуть утихала, но никогда не опускалась ниже черты, когда ее можно было назвать обычной головной болью, а не раздиранием мозга анатомическими крючьями.

Он перетянул голову полотенцем и начал ползать по кровати в надежде найти такое положение, в котором боль была бы слабее.

За этим занятием и застал его Мишка. Он без слов понял, в чем дело, и сходил за Магдой, та явилась в желтом сарафане, ужасно важная, и принесла какое-то импортное средство в красивой упаковке.

— Из личных запасов и только для хороших людей, — сказала она.

И сколько он ни сопротивлялся, сколько ни говорил, что таблетки помогают ему как мертвому компресс, они с Магдой заставили его выпить лекарство.