Заканчивал разговор Мишка обычно сравнением того Сочи, что был два-три года назад и Сочи, сегодняшнего, и сравнение это было не в пользу последнего.

Минуло три дня, он рискнул выйти к морю, и с тех пор стал ходить туда регулярно, день ото дня увеличивая время пребывания на пляже и на солнце. Мишка оказался прав, и одно только не сбылось из его предсказаний. Они не ходили на пляж вместе, потому что с ним приключилась история, которая не так уж редко приключается с теми, кто приезжает на юг…

Мишка забыл свои обязанности добытчика и кормильца, и домино, и разговоры с хозяином, он стал похож на человека, которого оглушили дубиной, обмотанной мягкой тканью: череп не проломили, но мозги сотрясли основательно…

В тот, теперь можно сказать точно, злополучный вечер музыкальный руководитель дворца профсоюза горняков пришел поздно, и чувствовалось, что его распирало от чего-то необычного, но сосед его сделал вид, что спит, и не позволил пришедшему разрядить в него словесный пулемет, поэтому на следующий вечер пришлось получить двойную порцию информации.

— Знаешь, ее зовут Вета… Полное имя, конечно, Виолетта, — говорил мишка, щеголяя необычным именем, как когда-то медицинским термином «адаптация». — О, что это за женщина…

Неожиданно он сорвался с места, выбежал на улицу и притащил в комнату две ржавые пятикилограммовые гантели.

— Знаешь, хочется перед настоящей женщиной выглядеть настоящим мужчиной. Если «проработать» мышцы перед выходом в «свет», то они будут в полтора-два раза объемнее. Я это знаю, пять лет железками занимался.

— А как же невеста? — уколол он Мишку.

— Ну при чем здесь невеста? Невеста это одно, а Вета — совсем другое… Такая женщина, может быть, один раз в жизни встречается. Я даже сам не знаю, почему она на меня обратила внимание, что она во мне нашла. Хотя во мне есть что-то, — говорил он, вертясь перед зеркалом и напрягая мышцы. — Ах ты, итит твою, давно на тренажере не работал. Рельеф пропал…

На следующий день Мишка впал в какую-то меланхолическую задумчивость, однако по-прежнему крутился перед зеркалом, обнаженный по пояс.

— Что там торчит у тебя? — спросил он. — Ты приобрел корсет?

— Нет, — ответил Мишка, — это пояс для хранения денег, подарок, последнее слово одной местной фирмы…

Мишка втянул в себя живот, упер кулаки в бока и напряг мышцы, а потом встряхнул руками, прошелся по комнате и вдруг заговорил стихами:

— О-о, — сказал он тогда, — это дурной знак, ты начал читать стихи, ты кому-нибудь раньше их читал, невесте своей, например…

— Нет, — ответил Мишка серьезно и добавил, как огрызнулся, — со своей будущей женой я ничего подобного не испытывал, понял? Это что-то неземное… Теперь я понимаю, почему женщин зовут слугами дьявола, за такую женщину любому дьяволу продашься…

Мишка бухнулся на кровать, и он услышал очередное четверостишие:

— Слушай, Онегин, — бросил он Мишке, — не нравится мне твоя восторженность. Будь осторожен с женщинами юга. Я не подозреваю ее в подготовке покушения на похищение тебя у невесты, но ты можешь привезти своей будущей супруге…

— Ну, не ожидал от тебя, никак не ожидал, — завопил Мишка и вскочил с кровати. — Да ты знаешь, что это за женщина…

— Стоп, стоп, остынь… Я не знаю, что это за женщина, потому что все ее характеристики сводятся у тебя к междометиям и восклицаниям: о-о, что это за женщина…

— А знаешь, — сказал вдруг Мишка, успокоившись, — ты действительно ничего не поймешь.

— А я и не хочу ничего понимать.

— И не надо…

Слово за слово, и они поссорились.

На следующий день он хотел извиниться перед Мишкой, сказать, что все это Мишкино дело, вовсе не его собачье, но тот не пришел домой ночевать. Не было его и на следующую ночь. Всю эту ночь шел дождь, и утром он не пошел на море. Часам к одиннадцати появилось солнце, а вместе с солнцем во дворе появился милиционер в звании лейтенанта.

Милиционер долго и не спеша говорил о чем-то с Тамарой, а потом пришел в сарайчик и начал издалека расспрашивать о Мишке.

Лейтенант был из той породы сотрудников, которые всегда пытаются держать человека в полном неведении о причинах опросов, допросов и вообще любого интереса к человеку со стороны милиции. Такие задают вопросы, выслушивают ответы, и на их лицах всегда написано явное неудовлетворение ответами, так как они ни в коем разе не соответствуют истине, которую эти сотрудники, разумеется, знают заранее. Но, мало того, между вопросами они делают такие огромные паузы, что невольно возникает желание как можно быстрее заполнить их, сообщить любую информацию, лишь бы эта зловещая пауза стала чуть короче.

Беседа длилась полчаса, но из нее он понял только одно: Мишка попал в дурную историю.

Потом лейтенант потянул его в больницу. Они долго ехали на автобусе, шли по аллее, по длинным больничным коридорам, и все это время лейтенант молчал и жевал резинку, чрезвычайно раздражая его этим. Впрочем, и лейтенант-молчун, и все неприятное, связанное с ним, мгновенно улетучилось, когда они остановились перед дверью, от которой исходил специфический запах разлагающегося животного белка. Это был морг.

Смерть Мишки окончательно излечила его.

Он вернулся в свою комнату, достал из шкафа и перебрал Мишкины вещи, нашел записную книжку, где значились адреса родственников. Уже после обеда он был на почтамте, откуда дал телеграмму старшему брату в Воркуту.

Из автомата он позвонил по номеру, который дал ему лейтенант. Сухой и неприятный голос некоего следователя Юнакова сообщил ему, что его ожидают в десять ноль-ноль.

Назавтра в десять он был в прокуратуре.

В коридоре у дверей нужного ему кабинета сидело трое молодых людей, и черт дернул его спросить:

— Кто будет последним?

— А ты, дядя, и будешь, — ответил один из них и заржал, а два других, поддержав его, оскалились.

Делать было нечего, он сел на стул, единственный свободный, и стал ждать. Ему надо было уйти, но такой уход мог показаться бегством, и он не сделал этого, хотя прекрасно понимал, что время на «прием» этих трех молодцов у следователя уйдет много, и он попадет в кабинет только после обеда.

Парни, сидевшие возле него, вели себя развязно, и можно было подумать, что это следователь ждет к ним приема за обитыми черным дерматином дверьми. Они говорили о том, как прекрасно «побалдели» вчера вечером, какие «клевые были путаны», как некий Финт проигрался в пух, но увеличил ставки и вернул себе все…

Неприязнь к этим солдатам южного фронта, по мере того как он все дольше сидел возле них, стала перерастать в неприязнь к следователю, который не смог придумать ничего умнее, как вызвать по одному делу трех свидетелей или подследственных одновременно. Делать этого, по соображениям следственной тактики, было нельзя. И он мысленно представил себе следователя, маленького, лысого, постоянно вытирающего пот со лба, следователя, которому все осточертело и который каждый день мучается среди вороха уголовных дел и ждет не дождется, когда наступит конец работы, чтобы стать обычным сочинцем, жителем курортного города и вкусить его «факторы»: море, солнце и тому подобное…

Троица продолжала болтать, не обращая на него внимания. В коридоре было душно, и он собрался выйти на улицу, как вдруг появился знакомый лейтенант. Он, не глядя на сидевших в коридоре, прошел в кабинет. В приоткрывшуюся дверь стал виден краешек стола с зеленым сукном на столешнице, и создавалось впечатление, что там никого нет.