«Но ты же... Ведь Лиан!..»

«Лиан... Где тот Лиан? – в словах Шуны было столько горечи, что хватило бы на десятерых. – Ты сам сказал, что он не вернется. Нет у меня больше никакого Лиана...»

«Не‘еправда! Я не’е говорил такого!»

«Говорил. Забыл просто. Твоя сестра все сделала, чтоб этого не случилось».

«Но... Но ведь...», – голос мальчишки стал совсем тихим. Он почти плакал.

«Скажешь нет? Ну, давай, скажи! Скажи, что она солгала! Что у них ничего не было!»

Тишина была ей ответом. А потом еле слышный шепот:

«Не могу. Про’ости...»

«Не за что мне тебя прощать, котеночек... и винить не за что. Но Лиану я больше не нужна. Никому не нужна».

«Нет! Это не так!»

«Не так? Тогда докажи...»

На этом месте Айна наконец нащупала нескрипучую сторону ступеньки и опрометью ринулась прочь.

10

О том, что Ива остается с бабкой, Шуна от Айны так и не узнала – сама степнячка в дом знахарки даже ногой не ступала, а Айна была слишком оглушена случайно подслушанным разговором и весь остаток дня провела рядом с мужем, пытаясь понять, что на самом деле происходит между этими двумя. Но на следующее утро, когда стражи из Янтарного Утеса собирали свой шатер и седлали лошадей, когда кучер запрягал четверку, а Фарр медленно, отдыхая после каждого второго шага пытался дойти до фургона, Айна увидела, как Шуна, скрестив руки на груди, презрительно смотрит на девчонку, что шла к выгребной яме с полным ведром помоев. Когда Иве оставалось пройти всего несколько шагов, Шуна беззвучно скользнула навстречу и словно невзначай легонько пнула ее по голени. Из занятий с Нэйтом Айна хорошо помнила, как больно, если тебе прилетает по этой косточке на ноге, так что она даже сама вздрогнула, когда сапог Шуны врезался под колено Иве. Маленькая колдунья вскрикнула от неожиданности, споткнулась и выронила ведро, содержимое которого выплеснулось не куда-нибудь, а именно на ее штаны.

– Что, гнилушка, остаешься выносить дерьмо и чистить коз? – злорадно спросила Шуна. – Похоже кого-то сочли недостаточно пригодным для службы в рядах королевских магов... Какая жалость. Ну ты не переживай, козявка, зато твой братец – парень хоть куда. Ему-то точно не придется чужие горшки выносить. И кстати знаешь, что?.. Он тоже отлично целуется!

Сказав это, Шуна оскалилась по-волчьи и, не дожидаясь ответа, зашагала в сторону фургона, в котором, ничего не ведая, собирался к отъезду Вереск.

Чуть позже, когда повозка уже мирно катила по дороге, Айна наконец оказалась с Шуной один на один. Спровадив кучера ехать верхом, она снова сидела на своем любимом месте. Подруга с самого начала влезла к ней и с довольным видом остругивала какую-то очередную палку. Долгое время они обе молчали, но в конце конов Айна не выдержала:

– Шуна... мне кажется или ты сошла с ума?

– О чем это ты? – степнячка выглядела совершенно невозмутимо, знай себе двигала ножом. – Не понимаю.

– Понимаешь, – Айна почувствовала, что начинает злиться. – Зачем ты полезла к Вереску? Я знаю, для тебя так проще всего... отношения строить, но это... это безумие!

– Ты что, подслушивала что ли? – ровным, недрогнувшим голосом спросила Шуна. – Ну и ну... вот уж не ждала от тебя... А если и так? Что тогда? Он хорошенький и сладкий. И влюбился в меня, дурень, по самую макушку...

– Шуна! Он же мальчик еще!

– Да?.. А чем мальчики хуже девочек? Он не младше своей сестры, которая целуется с отцом моего ребенка!

– Так ты... Ты что, решила отомстить им всем? Вот так? Использовать этого бедного ребенка?! Да ты правда сошла с ума!

Шуна дернула плечом.

– Думай как хочешь. Мне все равно. Только не учи меня жить! – она помолчала немного, глядя блестящими глазами на дорогу, потом вдруг выронила нож (тот звякнув, упал под скамью) и добавила тихо: – Да не было ничего... Ты, видать, на самом интересном месте ушла. Но он правда поцеловал меня. Сам. Ребенок, говоришь... Айна, дети так целовать не умеют. Я... я даже с Лианом ничего подобного не чувствовала. А потом он сказал... Знаешь, что сказал этот «ребеночек»? «Я, – говорит, – все бы отдал, чтобы быть с тобой, да только у меня ничего нет, кроме костылей и моего тайного имени... А это не то, с чем приходят к любимой»... Сказал, что нам обоим нужно время...

Из груди у Айны вырвался вздох.

– Время... Шуна, он и вправду мудрей тебя.

– Похоже на то. А имя у него красивое...

– О!.. Так он его назвал?

– Да...

Айна снова вздохнула. Ну что тут скажешь? Если человек открывает тебе свое тайное имя, которое дано только для самых близких, это уже не шутка. Она отыскала тонкую ладонь подруги и нежно сжала ее. Злиться на Шуну почему-то было почти невозможно.

– Ты совсем... совсем не веришь, что Лиан вернется? – спросила она с трудом.

Шуна покачала головой и отвернулась.

– Вереск не умеет лгать. Даже если хотел бы. Он какой-то... заколдованный будто. Когда ты захочешь узнать о чем-то правду, спроси у него.

– Так ты... ты спросила про Лиана? И Иву? Но ведь он не может знать всего. Не может знать будущего, – сказав это, Айна тут же осознала всю глупость своего утверждения. – Или... может?

Шуна кивнула. Нагнулась и подняла из-под скамьи нож, но так и осталась сидеть, потерянно держа его в руке. Сердце у Айны сжалось от боли. Нет, сама она никак не могла поверить в то, что их привычный ровный и понятный мир утрачен навсегда. Это казалось невозможным. Ведь вот же – маленький круглый живот подруги, в котором зреет новая жизнь... Ребенок Лиана. Его плоть и кровь. Как он может не быть рядом? Как может по доброй воле отказаться от того, что было ему так дорого?

Перед глазами вдруг встал тот страшный день, когда ведьма захватила их корабль и Лиан лежал на полу в каюте – раненный, беспомощный – а Шуна обнимала его и пела степную колыбельную.

Она по-настоящему любила его.

А он? Неужели правда мир может быть таким нелепым и безумным, что даже увечный мальчишка способен дать ее подруге больше, чем человек, который увез эту девочку из степи и подарил ей дитя?

Дорога струилась под колеса фургона. Солнце все еще светило ярко, но дни уже начали сокращаться, предвещая конец светлого времени.

1

Говорят, что к боли можно привыкнуть – и к телесной, и к душевной.

Говорят, со временем она ощущается меньше.

Теперь я знаю, это ложь.

Невозможно привыкнуть к страданию. Нельзя не ощущать дыру в груди, и то как ветер свищет сквозь ее рваные края. Можно только глушить эту боль, задвигая ее в глубину – вином, трепотней, глубоким сном без сновидений.

Но в том и беда... я редко проводил ночь без снов. И в этих снах боль не знала пощады, она была еще хуже, чем наяву.

Снова и снова я видел, как мальчишка со шрамами на руках подходит к обрыву и падает, падает с него в бесконечную пустоту.

Я никогда не успевал его остановить и, просыпаясь, долго лежал, глядя в темень. Чувство утраты было таким живым и настоящим, что еще долго оставалось со мной в реальности, раздирая душу на части, выворачивая ее наизнанку.

Если бы только время можно было повернуть вспять! Вернуться в ту точку, когда мой брат сидел рядом со мной на берегу в солнечном гроте, когда вода беззаботно плескалась у наших ног, а сам он смотрел на меня своими ясными глазами, в которых почти не было тени, только ее предчувствие. Если бы знать, как все сложится, и ни за какие пряники не позволить ему ехать в Эймурдин...

А еще лучше вернуться в те дни, когда мы только собирались за близнецами – сказать младшему, что это не его дело... Чтобы не было той дороги, когда они с Ивой ехали в одном седле и незаметно срастались душами.

Но, даже если ты Дархисана, есть вещи, исправить которые невозможно. Время всегда движется только в одну сторону, и я чувствовал, как оно уходит, утекает соленой морской водой сквозь мои пальцы, сколь бы плотно я их ни сжимал. Удивительная магическая связь по-прежнему относила меня к корням Эймурдина, но чем дальше, тем реже это происходило, словно она истончалась, таяла, теряла свою силу.