Но сейчас… Мне чертовски не хватало вот этого жесткого, холодного спокойствия Маршала. Не хватало его присутствия и этих немного нелепых фраз о ноющей грудине или сжимающимся желудке. Кир описывал свои эмоциональные ощущения с помощью физиологических процессов, что происходили с его организмом. Нетипичные признания, в чем-то даже забавные. Порой Маршал выглядел, как большой растерянный ребенок.

Его взгляд… Я слишком четко запомнила его взгляд в нашу последнюю встречу. Он не обвинял. В нем не было разочарование. Но сложилось такое впечатление, что Кир провалился в себя, свои страхи и боль. Я волновалась о нем. Но мой прежний телефон остался в Нью-Йорке. Всё это было так по-дурацки. Началось странно и завершилось точно так же.

Закрыв на несколько секунд глаза, я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. В горле образовался до тошноты знакомый невыносимый комок. Я не хотела больше плакать. Но в мыслях всё еще жил голос отца. Это было слишком… Порой мне казалось, что я не смогу выдержать такую объемную боль. Ее слишком много для меня одной. Такое ощущение, что я превратилась в маленькую девочку, случайно потерявшуюся среди толпы взрослых. Ищу отца, но никак не могу найти. Вижу лишь знакомую спину, она отдаляется-отдаляется и… Я не могу добежать, протолкнуться. Спотыкаюсь, падаю, плачу и больше не вижу этой знакомой спины. Это чертовски больно. Сжав руки в кулаки, я открыла глаза, сморгнула слёзы и продолжила работать с фотографиями.

На следующий день я решила заняться пересадкой цветов. Некоторым из них требовался уже горшок побольше. Пришлось отправиться в торговый центр. Таща в руках два довольно тяжелых глиняных цветочных горшка, я внезапно остановилась у витрины с игрушками. Мое внимание привлекла большая разноцветная коробка с самолётом, который нужно собрать самому. Не отдавая отчета собственным действиям, я вошла в магазин и купила этот самолет.

Пересадка цветов была перенесена на следующий день. Высыпав просто невероятно огромное количество мелких деталей на пушистый ковер, я решила, что должна собрать этот самолет. Зачем? И кому это вообще нужно? Я не знала. Действовала по наитию, прислушиваясь ко внутреннему голосу.

Внезапно раздался звонок в дверь. Я вздрогнула и выронила из рук крошечную деталь, что, согласно инструкции, является частью каркаса. Первая и самая очевидная мысль, что заползла ко мне в голову — пришел дядя Егор. Стопроцентно попытается помирить меня с матерью. Он никогда не любил скандалы и всегда старательно сглаживал острые углы. Только в этот раз всё намного серьезней острых углов.

На секунду я подумала о том, что лучше просто не открывать дверь. Но тут же одёрнула себя. Ну не стану же я трусливо прятаться и делать вид, будто меня нет дома. Кто-кто, но дядя Егор этого не заслужил.

Поднявшись с пола, я поплелась открыть дверь. Один поворот ключа. Второй. Нажать на ручку. И… Вместо ожидаемой высокой фигуры дяди Егора я увидела… Елену. В голове в эту секунду взорвались сотни мыслей, и ни одной четкой или хотя бы вразумительной. Я лишь почувствовала, что сердце будто подскочило к самому горлу от неожиданности и радости. Такой острой и слепящей радости, словно мы были знакомы тысячу лет и еще тысячу лет не виделись.

Не удержавшись, я крепко обняла Елену, чуть не сбив ее с ног. Казалось, еще чуть-чуть и затрещат ребра.

— Ого! Какой тёплый прием! — Елена хохотнула и тоже обняла меня в ответ.

Сколько мы не виделись? Чуть больше месяца? Я с Еленой не была настолько близка, чтобы вот так набрасываться на нее с объятиями.

— Прости, я… Я неспециально, — отпустив Елену, я неловко перекатилась с пятки на носок. — Проходи, не стой на пороге.

Елена зашла в квартиру и осмотрелась по сторонам.

— Уютненько, — взгляд ее голубых глаз остановился на мне. — Как ты?

— Отлично, — ответ получился слишком быстрым и немного нервным. — Я могу кофе сварить. Или чай?

— Нет, спасибо. Ничего не нужно. Я к тебе на пару минут заскочила.

— Откуда ты узнала, где я живу?

— Ты забыла, на кого я работаю? — Елена хитро улыбнулась.

— Нет. Конечно, нет! Присаживайся, — я махнула рукой в сторону дивана, а сама принялась собирать в коробку детали игрушечного самолёта.

Несколько минут мы просто молчали. Мне отчаянно хотелось спросить про Кира, но было страшно. Услышать о том, что между нами всё кончено, кажется, я совсем не была готова.

— Он остановился в «Империале», — вдруг тихо заявила Елена. — Мы утром прилетели. У шефа сейчас встреча. Не такая уж и важная, чтобы лично присутствовать на ней. Думаю, он здесь из-за тебя.

— Кир тебя прислал за мной?

— Нет. Я сама. Лян, послушай, — Елена посерьезнела. — Кир Георгиевич… Он… Знаешь, он снова вернулся к исходной точке.

— О чем это ты? — я закрыла коробку и уселась на ковер, сложив ноги по-турецки.

— Его эмоциональное состояние. После твоего отъезда он, будто закрылся в себе. Окончательно. Такое ощущение, что я только-только пришла к нему работать. Это жуткое зрелище. Знаю, мне не нужно совать свой нос в чужие дела. Но, Лян, — Елена на секунду замолчала, затем продолжила: — Шеф хранит твои фотографии. Те, что у тебя висели в спальне. Небо, Центральный парк. Думаю, они всё еще для него что-то значат.

Я до боли закусила внутреннюю сторону щеки, пока слушала Елену.

— Ты с ним не разговаривала обо мне? — севшим голосом спросила я.

— Нет. Но Кир Георгиевич перебрался жить в ту квартиру, в которой жила ты. Думаю, он хочет вернуться к тому состоянию, в котором находился рядом с тобой. Но не может. Шеф одинок, Лян. Ужасно одинок.

Одинок… Как и я… Заправив пряди волос за уши, я глубоко вздохнула. Мое место было рядом с Киром. Это определилось еще в тот момент, когда мы впервые встретились. Меня тянуло к этому человеку, несмотря на страх и сомнения. Я отдавала себе отчет в том, что с Киром сложно. Он сам по себе сложный человек. И это никогда… Никогда не изменится. Чуда не произойдет. Нужно будет много работать, ни на секунду не забывать об особенностях психики Кира. Готова ли я к этому? Нужно ли мне это?

— Я должна его увидеть, — сорвался с губ уверенный ответ на мои немые вопросы.

В детстве у меня была нитка с пуговицами. В новых рубашках или куртках всегда имелся крошечный прозрачный пакетик с запасной пуговицей. Я их забирал себе, пока никто не видел. Нашел где-то нитку, нанизал их и игрался. Это была моя единственная игрушка. Пуговицы на этой нитке имели различный диаметр: крошечные, крупные. Одни пластмассовые, а другие металлические. Они звякали каждый раз, когда я встряхивал их. Меня это смешило.

С ниткой своей я и спал, и ел. Всегда аккуратно прятал в кармашек на штанишках или на рубашке. Никто не знал про мою игрушку. Я боялся, что если узнают, то обязательно всё расскажут отцу. А он… Он тогда либо даст пощечину, либо не позволит покушать. Отец всегда раздражался. Хватало любой мелочи: не такой взгляд, недостаточно ровная осанка, слишком невнятно говорю.

Я хотел, чтобы отец мной гордился. Но не понимал, почему он так много злится на меня. Он любил Нину и никогда на нее не кричал. Я тоже хотел, чтобы на меня не кричали, поэтому усердно старался делать всё, что требовал папа. Но нитка с пуговицами была такой соблазнительной и красивой, что я не мог ее выбросить. Я веселился с ней. Раскручивал, наматывал на палец, звякал пуговицами и рассказывал ей все свои секреты.

Потом няня обнаружила мою драгоценность. Пришло время купаться. Я снял рубашку и из нагрудного кармана прямо на прохладную плитку пола выпала нитка. Няня забрала ее. Я умолял ничего не говорить папе. Твердил, что буду послушным мальчиком, но это не помогло. Вечером с работы вернулся отец и надавал мне пощечин. Сначала за то, что я вор. Затем за то, что я посмел расплакаться. И только когда мои щёки уже горели болью, а я прекратил издавать хотя бы один внятный звук, гася в себе рыдания, он успокоился и разорвал прямо у меня на глазах нитку. С ее уничтожением что-то уничтожилось и во мне. Будто порвался какой-то важный нерв.