День тянулся, как расплавленный асфальт. Я пытался работать, вникать в отчёты, проводить совещания по видеосвязи, но мысли постоянно сбивались с курса. Каждые полчаса я проверял телефон, ожидая звонка от Михаила. Но телефон молчал. Это молчание начало действовать на нервы.

К трём часам дня я не выдержал и набрал его сам.

– Ну что? – бросил я в трубку без предисловий.

– Работаем, Роман Андреевич, – голос Михаила был спокоен, как гладь замёрзшего озера. – Пока пусто. Проверили все крупные и средние отели – нигде не регистрировалась под своей фамилией. Похожих по описанию гостей без документов тоже нет.

– Ищите лучше! Может, она использовала другую фамилию? Девичью? Вы настолько предсказуемы, что мне тошно.

– Агерова. Проверили в первую очередь. Тоже чисто, – ровным голосом рапортовал Михаил. Он привык к моим вспышкам.

– Аренда квартир?

– Подняли все базы за последние сутки. Ничего. Либо она платила наличными и без договора какому-то частнику, либо…

– Либо вы плохо ищете! – рявкнул я. – Камеры! Выезды из города!

– Аналитики отсматривают. Это тысячи часов видео, Роман Андреевич. Потребуется время. Аэропорты и вокзалы тоже пока молчат. Билетов на её имя не покупалось.

Я с силой сжал телефон, так что пластик затрещал. Раздражение, густое и горячее, поднималось изнутри, затапливая остатки утренней уверенности. Как это – пусто? Она что, сквозь землю провалилась?

– Продолжайте, – прошипел я и отбросил телефон на стол.

Проклятье. Этот «девичий каприз» начинал приобретать черты хорошо продуманной операции. Или мне просто противостоит феноменальное везение дилетанта.

Прошли ещё сутки. Потом ещё. Моя уверенность сменилась сначала глухим раздражением, потом звенящей тревогой, а затем – холодной, всепоглощающей яростью. Яростью бессилия.

Империя начала трещать по швам. Первым тревожным звонком стал срыв переговоров с японскими инвесторами. Мой помощник сообщил об этом с дрожью в голосе, словно боялся, что я испепелю его взглядом. Я испепелил. Но японцы от этого не вернулись. Потом сорвалась крупная сделка по логистике – партнёр, с которым мы работали пять лет, внезапно «пересмотрел риски». Агеров не звонил. Он действовал. Молча и методично, он разбирал мою империю по кирпичику, как и обещал. Каждый час на мою почту падало письмо, которое было хуже похоронки – уведомление о разрыве контракта, об отзыве инвестиций, о заморозке счёта.

Отчёты Михаила становились всё короче и безнадёжнее.

– Её банковские карты неактивны. Последняя транзакция – три недели назад, покупка корма для кота.

– Её аккаунты во всех социальных сетях удалены. Не просто деактивированы, а стёрты с серверов. Мы пытались восстановить через своих людей – бесполезно.

– Никто ничего не знает. Никто ничего не замечал. Мы опросили персонал дома, садовника, охранников на въезде. Никто не видел ни машин для переезда, ни её саму с чемоданами. Она просто… испарилась.

– Она как призрак, Роман Андреевич.

Призрак. Фантом.

Я вернулся домой, в свой гулкий, пустой мавзолей. Тишина, которая ещё вчера казалась мне даром, теперь давила на уши, сводила с ума. Я прошёл по комнатам. Везде был идеальный порядок. Её отсутствие было почти материальным, оно имело вес, плотность, оно вытесняло воздух.

На кухне, на столешнице, я увидел его. Тихон сидел, умывая свою безупречную дымчатую морду, и на моё появление отреагировал лишь одним коротким, презрительным взглядом янтарных глаз.

Я налил себе виски прямо из бутылки и сел за стол напротив него. В этом пустом доме он был моим единственным собеседником.

– Ну что, чудовище? – проговорил я, и мой голос прозвучал хрипло в мёртвой тишине. – Твоя хозяйка загуляла. Не знаешь, куда она могла отправиться?

Кот замер с поднятой лапой и посмотрел на меня так, словно я спросил у него теорему Ферма. Затем медленно, с оскорблённым достоинством, продолжил свой туалет.

Я отхлебнул виски. Огонь обжёг горло, но не принёс тепла. Я пытался заговорить с ним, сначала с остатками былой уверенности: «Она бы тебя не бросила… вернётся…» Но с каждым часом моего рушащегося мира тон менялся.

– Бросила тебя, да? – мой голос стал злым, обвиняющим. Я говорил с котом, но целился в неё. – Что за хозяйка, которая бросила кота?! Оставила на такого, как я?! Тебе же не нравится здесь, а? Со мной? Признайся, ты ждёшь её? Думаешь, она вернётся за тобой, пушистый ты идиот?

Тихон прекратил умываться и посмотрел на меня. Долго, внимательно, не мигая. В его янтарных глазах не было ни страха, ни преданности. Только спокойное, тяжёлое знание, которое унижало меня больше, чем крики тестя. Он смотрел на меня, как на что-то жалкое, предсказуемое и бесконечно глупое.

Затем он издал короткий, утробный звук, похожий на насмешливое «мррф», спрыгнул со столешницы и с чувством собственного достоинства удалился, высоко задрав свой пушистый хвост. Он явно считал разговор со мной ниже своего кошачьего достоинства. Он ушёл, оставив меня одного с моей яростью и моим виски.

Я остался один. Один на один с тишиной, с пустым стаканом и с полным, сокрушительным провалом. И тут меня пронзила мысль, острая и холодная, как осколок льда. Мысль, которая разом перевернула всё.

Тихон не выглядел брошенным. Он не выглядел несчастным. Он выглядел… хозяином. Который просто временно терпит в своём доме нежеланного, шумного гостя. Меня.

Алика не бросила кота.

Она его ОСТАВИЛА.

Специально.

Она знала, что я не выкину его. Она знала, что он останется здесь, в этом доме. Как её молчаливый наместник. Как её судья, чьё презрение будет постоянно давить на меня. Как живое напоминание о том, что она была здесь, и что она ушла на своих условиях. Это не было бегством. Это была передача власти.

Это осознание заставило меня понять, что я ищу не там и не так. Я искал следы бегства, следы паники, следы глупости. Я искал слабую, сломленную женщину, сбежавшую в слезах. А нужно было искать стратега, который хладнокровно провёл эвакуацию, оставив на вражеской территории своего наблюдателя.

Я искал ключ к её местонахождению. А нужно было искать ключ к ней самой. К той Алике, которую я никогда не знал и не пытался узнать.

Она не бросила его.

Она оставила его. Мне. Как приговор.

РОМАН

Меня разбудил не звонок телефона и не будильник. Меня разбудил голос диктора из включённого на минимальной громкости телевизора в гостиной. Ровный, бесстрастный, он произносил слова, которые взорвали остатки моего сна и превратили кровь в ледяную крошку.

«…продолжаем следить за развитием событий. Сегодня утром стало известно об исчезновении Алики Вересаевой, супруги известного столичного бизнесмена Романа Вересаева. По информации из наших источников в правоохранительных органах, заявление о пропаже подал сам супруг накануне вечером. Ведутся поисковые мероприятия…»

На экране появилась наша свадебная фотография. Я – с едва заметной снисходительной усмешкой. Она – с огромными, серьёзными глазами, смотрящими не в объектив, а куда-то мимо, словно в будущее. Мой мир, который последние дни трещал по швам, рухнул окончательно. Я сделал то, чего Агеров боялся больше всего. Я вынес сор из избы. И теперь этот сор разглядывала под микроскопом вся страна.

Не успела эта мысль оформиться, как телефон на прикроватной тумбочке зазвонил с яростью циркулярной пилы. На дисплее высветилось: «Тесть».

Я сглотнул. Рука, потянувшаяся к телефону, дрожала.

– Да, – выдавил я.

– Ты идиот, Вересаев, – голос Агерова был похож не на ледник, а на раскалённый добела металл. В нём не было холода, только клокочущая, сдерживаемая ярость, способная плавить сталь. – Ты конченый, самовлюблённый идиот.

– Руслан Ибрагимович, я… я не знал, что делать, мои люди зашли в тупик, я должен был…

– Ты должен был думать головой, а не тем местом, которым привык! – рявкнул он так, что динамик захрипел. – Но это уже неважно. Слушай меня внимательно, зятёк, потому что повторять я не буду. Она позвонила.