Он знал — городская полиция уже перекрывает дороги, прочесывает известные ночлежки, усиленные боевыми магами и вязальщиками группы подбираются к жилью известных чернокнижников, но…

Инок чуял, что все это зря. Тех, кто поработал здесь, так не изловишь. Они уже далеко. Или, наоборот, открыто ходят по улицам, с совершенно чистыми бумагами и такими же чистыми мыслями. И даже опытные порубежные вязальщики их вот так, враз, не расколят.

Здесь искать было нечего. Надо возвращаться в Москву. Впрочем, сначала следовало проверить одну зацепку, хоть и слабую. Ночью напали на полицейский патруль, одного из патрульных убили необычно жестоко, второй выжил — как, никто не мог понять. Парня проморозило так, что он ослеп, сейчас был в глубоком беспамятстве, и его осторожно отогревали в госпитале.

Возможно, из него можно что-то вытянуть.

Инок поморщился. Он не любил вот так применять свой дар, влезать в головы к умирающим, но — на то Божья воля. Дал ему Господь это не то проклятье, не то благословение, надо использовать во благо.

Постучал кулаком в стену.

— Игорь! Поехали.

В любой череде событий есть момент, который меняет всё. Точка невозврата, после которой даже время ускоряет ход, секунды уплотняются, минуты спрессовываются, часы летят так, что за ними не успеваешь следить.

Распадаются казавшиеся незыблемыми взаимосвязи, разлетаются шестеренками рассыпавшегося механизма и вдруг сцепляются вновь невообразимым ранее образом и остается только изумленно смотреть, думая — как я раньше не видел таких очевидных вещей.

Трудно уловить такой миг. Если получится — есть шанс обуздать взбесившийся мир и увидеть ту единственную возможность, которую дает тебе судьба. Те, кто умеет это делать, ухитряются не просто уцелеть, но и договориться с капризными божествами Мироздания.

Для того у з о р а, в который оказались вплетены судьбы Стаса и Ивана точкой невозврата стали события в Ярославле. И в первую очередь даже не убийство старца, оберегавшего продолговатый предмет, а разговор инока с выжившим патрульным, которого никто из заинтересованных сторон не принимал в расчет.

Это нельзя было даже назвать разговором. Патрульный хрипел, тяжело сухо рыдал, поскольку плакать не мог — нечем ему теперь было плакать, и все облизывал черные обмороженные губы.

В этих скрипучих хрипах инок сумел расслышать что-то похожее на «черная, вся вилась… дрожала…» и положил сильные прохладные пальцы на виски умирающего. Молча попросил у него позволения увидеть его глазами. И патрульный услышал. Вытянулся. Задышал ровнее, постарался показать иноку все, что запомнил.

Он оказался глазастым, а память цепкой.

Увидел и запомнил не только моргра, убивавшего его напарника, но и того, кто вонзил в него беспощадные ломкие клинки холода, которые продолжали убивать его даже здесь, в жарко натопленной палате городского госпиталя.

Так же молча инок поблагодарил парня.

— Я выкарабкаюсь? — услышал он мысль-вопрос.

Инок не умел врать, даже если это было очень нужно для дела. Но и говорить правду ему сейчас очень не хотелось.

Поэтому, он ответил,

— Не знаю.

И, вышел.

Сообщение можно было послать только через доверенного слухача и обязательно убедиться, что его получили те, кто должен.

___***____

В Москве, в своей квартире, натопленной почти так же жарко, как палата в Ярославле, нехорошо, влажным нутряным кашлем зашёлся майор Хацкий.

Посмотрел на тёмные пятна на платке, покачал головой и криво ухмыльнулся. Он знал, на что шел, когда впервые вошел в подвал, где подрагивала едва различимая тень Гостя, и услышал шепот, обещавший ему то, чего он всегда хотел.

Майор согласился сразу и безоговорочно, хотя Гость честно назвал цену. Но до чего же поганым оказался этот грызущий изнутри кашель. Правда, Гость обещал, что все недуги пройдут, как только он полностью воплотиться в этой реальности.

И всё же… это становилось уже невыносимым.

Когда же? Когда?

Стук в дверь заставил майора вздрогнуть.

На пороге стоял вечно бесстрастный до деревянности порученец полковника Левшова. Того самого, кто привел его в подвал к Гостю. Хацкому было очень интересно, кто стоит за полковником, чьи приказы он выполняет, но сейчас совсем не время это выяснять, и майор отложил поиск ответа. Но не забыл. Он ничего и никогда не забывал.

— Полковник приказал передать: нужный предмет получен, начинаем операцию «Туман».

Даже голос у него деревянный, подумал Хацкий, закрывая дверь.

Он еще не до конца осознал услышанное. Понимание приходило постепенно, и кривая ухмылка майора делалась все шире.

Его залихорадило.

Стремительно сорвав с вешалки шинель, он выскочил из дома.

Наконец, настало время действовать.

Время выпускать на охоту давно подготовленную и хорошо притравленную свору. Прежде всего, Хасан. Пришло время старому арабу отработать долгие годы, что майор прикрывал и кормил его. А уж после того, как удалось отмазать его от нехороших вопросов про стрелка, взятого на пороге его дома, Песчаник и вовсе обязан в лепешку расшибиться.

Майор не сомневался, что так оно и будет. Иначе колдуну просто не жить. И Хасан тоже об этом знает.

Хацкий потер вечно мерзнущие руки, поморщился. Лоб постоянно горит, к вечеру жар, а руки все время холодные, как у покойника.

Он проверил карманы шинели, привычно потрогал плоский пистолет, спрятанный в потайном кармане, и вышел. Сегодня предстояло немало встреч. Операция «Туман» была масштабной и запустить ее следовало так, чтобы каждый ее участник знал только то, что ему положено.

___***____

Штаб порубежников никогда не засыпал до конца.

Хоть пара окон, но светилась неярким электрическим светом.

Еще предшественник Старшого, не менее легендарный Дед, всего лишь несколько лет назад отошедший в иные миры, первым делом, как только это стало возможным, восстановил электрическое освещение в самом здании и по всей прилегающей территории. Ночные дежурные сидели за своими столами, перебирая скопившиеся за день бумаги, свободные смены спали в комнатах отдыха, тихонько тренькала в помещении бодрствующей подсмены гитара и доносился из-за двери тихий смех. Кто-то, как всегда, полуночничал.

Сегодня большинство окон было темными, лишь в трех угловых окнах второго этажа свет теплился, но приглушенный и странноватый — еле заметное желтое свечение. Там дежурили ведуны и слухачи — странный, порой ненадёжный и капризный, но самый защищенный вид связи. Старшой оберегал своих слухачей, как зеницу ока, а в последнее время заходил к ним все чаще и подолгу беседовал с их начальником. О чем — ни тот, ни другой не говорили, но слухи по штабу ходили тревожные. Да и было отчего — после убийства Говоруна стало ясно, что под них копают, и копают основательно.

Каждый из трех человек, находившихся в комнате, был занят своим делом и вроде бы не обращал внимания на остальных. Тем не менее, все трое составляли единое целое — смену. Широкая комната с низким потолком была полна слегка светящегося, мерцающего тумана. На трех столах с овальными столешницами темного дерева горели толстые белые свечи.

Коренастый ведун бесшумно водил лезвием широкого ножа по бруску. Темноволосый, с крючковатым носом вязальщик склонился над своим столом и с отсутствующим видом смотрел на ровный длинный язычок пламени свечи. Его зрачки едва заметно пульсировали, и в ответ им колебался из стороны в сторону острый язычок огня.

Третий — "слухач" — сидел в углу, откинувшись на спинку длинного потертого кожаного дивана.

Слухачи всегда держались несколько особняком. Их всегда было немного, они не ходили "в поле" и почти круглосуточно находились в расположении баз порубежников. Если обычные маги могли чувствовать происходящее в тонком мире и воспринимать информацию оттуда, то слухачи были как точно настроенные на определенные диапазоны волн рации, которые могли точно принимать и передавать то, что им сообщали другие.