Керенский на секунду завис, а потом сообразил.

— То есть, о продовольствии и распределении земли?

— Да.

— Что же, это архиважнейший вопрос, и вас, действительно, совершенно правильно направили ко мне. Я вас слушаю.

— Александр Фёдорович, вопрос назрел самым насущным образом. Не буду кривить душой, он назрел ещё в прошлом году, а в этом только усугубился. Нам необходимо принимать меры уже сейчас. Мы не можем наладить поставки продовольствия в армию и в города. Хлеба не хватает уже не только в крупных городах, но и в мелких. Это прямо какой-то замкнутый круг.

Уже давно кое-где введены карточки и закупка продовольствия по твёрдым ценам, но деньги обесцениваются, крестьяне недовольны. Крупные землевладельцы и торговцы зерном придерживают продовольствие. Они очень неохотно продают его нам. Часть зерна уходит за границу, с этим надо что-то делать. Я абсолютно беспомощен. Всероссийский союз земельных собственников присылает мне постоянно телеграммы о нападениях на крупные усадьбы.

— Подождите, — с досадой мотнул головой Керенский. — Давайте разберёмся. Что вы хотите?

— Нам нужно решить вопрос с землёй и продовольствием.

— Хорошо, что вы хотите от меня?

— Чтобы вы приняли решение. А с кем мне его решать ещё? Вы же неофициально взяли власть. Все в правительстве об этом знают, кроме вас, наверное. Точнее, вы-то как раз это всё и организовали. Поэтому я и пришёл к вам. Вы — вождь революционного правительства, вам и решать.

Керенский хмыкнул, уел его Чаянов.

— Хорошо, тогда давайте организовывать конференцию и созывать Всероссийский крестьянский съезд, и как можно быстрее, чтобы решить эту проблему.

— Да-да, я отправлю телеграмму сегодня же о его созыве, но прошу вас прийти к нам на заседание. Главный земельный комитет и его глава Посников, продовольственный комитет и чиновники моего министерства жаждут с вами пообщаться, чтобы решить ряд вопросов организационного характера. В свою очередь, мы сможем вам ответить на все вопросы по земле и хлебе. Очевидно, что вы в этом не разбираетесь так, как мы, а значит, наша главная миссия — просветить вас, чтобы вы смогли нам помочь, осознавая, что вы делаете. Чтобы вы приняли правильное решение. Если мы не решим этот вопрос, то страна покатится в тартарары и не вернётся оттуда.

Керенский поморщился, потом нахмурился, не принимая этого эмоционального спича. Где же вы были раньше, господа-товарищи?!

— Хорошо, завтра буду. Тогда, раз всё так плохо, скажите мне, а что думают сами крестьяне о земле? Неужели они хотят забрать себе всю землю и разрушить все сложившиеся отношения?

— Да-да, я вам всё расскажу. У меня с собой как раз есть целая подборка вырезок из провинциальных газет. Вот, пожалуйста, посмотрите их, и вы всё поймёте.

Керенский забрал несколько газетных листков и ушёл к себе, чтобы просмотреть то, что получил из рук Чаянова. Усевшись в кресло, он бегло прочитал заметки.

«Я с семью человеками сижу на трёх десятинах, да и те под рубежами, да под оврагами. Нас, таких как я, много. Сунулся к помещику, дай осоки хоть покосить — не даром, за деньги. Его ответ: «Стану я с тобой из-за 15 рублей возиться», — гласила одна.

«Общая площадь земельных угодий в Европейской части России составляет 164 миллиона десятин, а у общинных крестьян только 24 миллиона, у помещиков 42 миллиона из них 5 миллионов в хозяйствах, менее 100 десятин каждое. 37 миллионов с 1906 года отошли в отрубные крестьянские хозяйства. Вот и получается, что землёю владеют не токмо обычные крестьяне, а и чиновники, купцы, помещики и богатые крестьяне. Остальные земли удельные, государственные или принадлежат церкви. Интересов много, земли мало».

Керенский хмыкнул. Земли им мало, это получается, что у крестьян находится 61 миллион из 164 миллиона десятин. А ещё есть и богатые крестьяне, а сколько у них? А где же советская статистика, что у крестьянина ничего не было вообще? А тут — третья часть всей земли.

«Наши корреспонденты сообщают, в селе Птичьем Ставропольской губернии сход решил сместить старшину и писаря. После этого весь сход в беспомощности посмотрел на груду бумаг и вернул писаря на место».

«В волостной комитет Владимирской губернии избрали Терентия, товарищем — Петруху Галяма, секретарём — Курошница, все трое неграмотные, все трое мечтают о республике с хорошим царём. В другом таком же очаге культуры крестьяне высказались определеннее: «Нам всё равно, что монархия, что республика, лишь бы царя не было».

(Все указанные цитаты взяты из газет 1917 года — Нижегородский вестник, Уфимский вестник, Северо-Кавказский край, Старый Владимир.)

«Во многих губерниях часть помещиков оставляют незасеянными земли, что провоцируют крестьян на распашку свободных от посевов земель. Отдельные помещики задирают арендную плату. В Донской области кулаки арендуют имения за 10 рублей десятину и передают казакам по 30 рублей. Средней арендной платы нет, каждый действует, кто во что горазд. В Валкском уезде крестьяне постановили высечь тех, кто занимается производством денатурата. В Тамбовской губернии появился крестьянский съезд.»

В заметках было ещё много чего, рассказывалось о Губернских, Уездных и Волостных земельных комитетах. Где-то палили усадьбы, где-то постановляли сами крестьяне этого ни в коем случае не делать. Где-то помещики уступали, где-то — крестьяне, но нигде не было единодушия в решении земельных вопросов.

Единственное, что уяснил для себя Керенский, практически все крестьяне считали, что земля не должна являться частной собственностью. Она должна быть государственной. И каждый, кто в состоянии её обработать, арендовал бы столько, сколько мог, по твёрдой фиксированной цене, которую должен был установить земельный комитет губернии или уезда, а в особых случаях — волости. Было ещё много нюансов, но этот посыл крестьян был самым главным.

Вывод, в общем-то, напрашивался сам собой. Нужно было отменять частную собственность на землю, со всеми вытекающими из этого последствиями. Но как это сделать без кардинальных мер, и каким образом компенсировать потери тем, кто ей владел до этого, было непонятно. И что будет с крупными показательными хозяйствами? Керенский этого не знал и подозревал, что и все остальные тоже этого не знали. Нужно было собирать заседание и думать вместе. Ну, что же, значит придётся. Чаянов позвал, он придёт.

Керенский развернулся и снова направился к Щегловитову, ему предстояло решить ещё один вопрос.

— Иван Григорьевич, что вы думаете о власти на местах? Губернаторов всех выгнали, вместо этого сформировали непонятные органы — комитеты, советы, съезды и ещё бог весть что, и все они требуют денег. Раньше был только губернатор губернии со своим аппаратом, а теперь министр финансов Шипов звонит мне почти каждый день и спрашивает: «Что делать?». А что я ему скажу, когда и сам не понимаю, что делать. Я же юрист, а не финансист. Что думаете?

Щегловитов усмехнулся.

— Да я, как бы, тоже юрист.

— Ну, вы были в правительстве, вас планировали назначить председателем совета министров, а я так, революционер с улицы Баррикадной.

— Ну-ну, а вы, Александр Федорович, любите прибедняться. Такой весь нерешительный и слабый, а весь Петроград уже с опаской начинает произносить ваше имя. До провинции ещё не всё докатилось, но уже немало есть тех, кто проклинает вас или наоборот — боготворит.

— Ну, что же, значит, я всё делаю правильно. Так и должно быть, одни плюют, другие цалуют… Так что, ладно, давайте ближе к моему вопросу, у вас есть какие-то мысли на этот счёт?

— Есть! Нужно восстановить государственные институты и отменить все эти полулегальные образования, которыми являются советы и комитеты.

— Каким образом я это сделаю?

— Ну, восстановить работу губернаторов.

— Не пройдёт! — отмёл это предложение Керенский. — Поднимется буча, начнут кричать, что происки контрреволюции и прочее.

— А вы им рты заткните наганом. Вы же это умеете.

— Экий вы, Иван Григорьевич, прыткий! У меня научились? Нет, не пройдёт номер. Здесь нужно жёстко, но аккуратно. Мягкой силой и словно бы по необходимости. Я не фашист. Понимаете?