На очереди у нас был телевизор. Я вставил в плейер первую попавшуюся кассету. Экран засветился, и на нем появилось изображение Энн Кемпбелл. Она стояла в этой самой комнате в платье с багровыми блестками и в туфлях на высоких каблуках. За кадром послышалась мелодия «Стриптизерша», и Кемпбелл начала медленно раздеваться. «Ты что делаешь на обедах у генерала?» — спросил голос, принадлежащий человеку с камерой.

Энн Кемпбелл обольстительно улыбнулась в объектив и качнула бедрами. Теперь она была только в трусиках и красивом французском лифчике. Энн уже потянулась к застежке, но я нагнулся и выключил плейер, чувствуя, что, как человек целомудренный, поступаю правильно.

Я просмотрел другие кассеты. На каждой была сделанная вручную лаконичная выразительная надпись типа: «Траханье с Дж.», «Стрип для Б.», «Гинеколог, осмотр. Р.», «Анальный секс с Дж. С».

— Хватит, насмотрелись этой мерзости, — сказала Синтия.

— Погоди немного.

Я выдвинул верхний ящик комода и увидел стопку фотографий, сделанных «Поляроидом». Наконец-то увижу ее мужчин, подумал я, и стал перебирать карточки. Но мужчин не было, на фотографиях только Кемпбелл во всевозможных позах — от артистических до гинекологических.

— А где же мужики? — спросила Синтия.

— По эту сторону объектива.

— Но ведь должен же быть...

И тут в другой пачке я наткнулся на снимок хорошо сложенного голого мужчины с ремнем в руке, но на голове у него был надет черный кожаный капюшон с прорезями для глаз. Потом еще снимок — мужчина на Энн, — сделанный с задержкой времени или третьим лицом. На следующем — еще один голый тип, распластанный лицом к стене приделанными к ней наручниками. Все мужчины — а я насчитал дюжину фигур — были сфотографированы либо со спины, либо с капюшонами на голове. Очевидно, им не хотелось оставлять здесь свои физиономии и иметь у себя прелестное личико Энн Кемпбелл. Люди вообще осторожны с фотографиями такого рода, а когда им есть что терять — осторожны вдвойне. Любовь и доверие — замечательные вещи, но у меня складывалось впечатление, что в данном случае ничего, кроме похоти, не было. Просто случайные знакомцы по известной поговорке: «Как, ты говоришь, тебя зовут?» Я хочу сказать, что если у Энн Кемпбелл был настоящий друг, которого она любила, она ни за что не привела бы его сюда.

Синтия тоже перебирала карточки, но брезгливо, как будто они являлись переносчиками венерической болезни. На некоторых были запечатлены половые органы — крупным планом, с разных точек. Они варьировались от «много шума из ничего» через «как вам это нравится» до «укрощения строптивой».

— Все фигуранты — белые, у всех сделано обрезание, большинство шатенов, несколько блондинов. Можно их использовать для опознания, как ты думаешь?

— Интересная была бы процедура. — Синтия кинула фотографии обратно в ящик. — Надо что-нибудь придумать, чтобы военная полиция не попала в эту комнату.

— Надо бы. Надеюсь, они не найдут ее.

— Пошли.

— Подойди.

Я по очереди открыл три нижних ящика и нашел там множество забав для баб, как называют их продавцы секс-шопов, а также дамские трусики и пояса, плетку-девятихвостку, кожаный суспензорий и несколько предметов неизвестного мне назначения. Признаюсь, мне было неловко рыться в этой дряни на глазах у мисс Санхилл, а она, удивляясь моему нездоровому интересу, спросила:

— Чего ты там еще не видел?

— Шнур.

— Шнур? А-а...

Ага, вот и он, нейлоновый шнур, сложенный витком, в самом нижнем ящике. Я вытащил его, принялся рассматривать.

— Тот самый? — спросила Синтия.

— Видимо, да. Похож на тот, который найден на месте преступления, — стандартный шнур. Такой везде можно увидеть, и все-таки это кое-что.

Я опять посмотрел на кровать. Это было старинное массивное ложе со спинками в головах и в изножье. К такой кровати удобно привязать лежащего на ней человека. Я мало знаю о половых извращениях, хотя и вычитал кое-что из нашего служебного руководства, но мне известно, что попытка связать человека — штука опасная. Такая крупная и здоровая женщина, как Энн Кемпбелл, всегда может защититься, оказав сопротивление. Если же вы лежите на кровати или на земле, раскинув руки и ноги, с привязанными запястьями, то, надо думать, хорошо знаете человека, который это сделал. Иначе может произойти что-нибудь непоправимое. Так оно и случилось.

Я выключил свет, и мы вышли из комнаты. Синтия закрыла дверь с рекламным щитом. Я же отыскал на верстаке тюбик с клеем и, приоткрыв щит, промазал его торец. Все-таки попрочнее сядет. Если сообразишь, что где-то должно быть еще одно помещение, пропущенное при осмотре, то остальное — дело техники; если же не сообразишь, то щит — просто щит, накрепко приделанный к капитальной стене.

— Чуть не лопухнулся. Как ты думаешь, военная полиция сообразит? — спросил я.

— Дело не в сообразительности, а в пространственном восприятии. Если военная полиция и не обнаружит дверь, то после еще городская будет орудовать. — Подумав, Синтия добавила: — Кто-нибудь наверняка захочет утащить этот щит на память. Лучше, если гарнизонные фараоны изымут отсюда что нужно и передадут в лабораторию УРП. Или нам придется сотрудничать с местными — иначе они вмиг амбарный замок навесят.

— Попробуем рискнуть, а? Пусть эта дверь останется нашей маленькой тайной. Согласна?

— Согласна, — кивнула Синтия. — У тебя чутье на такие вещи.

Мы поднялись из подвала, погасили свет, закрыли дверь. В передней Синтия сказала:

— В отношении Энн Кемпбелл чутье тебя не подвело.

— Честно говоря, я рассчитывал найти только дневник и пару пылких любовных записок. Никак не ожидал, что наткнемся на потайную комнату, какую для мадам Бовари обставил маркиз де Сад... Знаешь, каждому из нас нужен свой угол. В мире стало бы лучше жить, если бы у каждого была потайная комната, чтобы предаваться любимым фантазиям.

— Все зависит от сценария, Пол.

— И то верно.

Мы вышли из дома через парадную дверь, сели в «мустанг» и помчались по Виктори-драйв. Мы были уже недалеко от базы, когда нам навстречу попалась колонна грузовиков.

Машину вела Синтия, а я рассеянно смотрел в боковое окно. Странно, думал я, очень странно. Странные вещи творились за ярким рекламным щитом, и это станет метафорой всего происшедшего: блестящее офицерство, безукоризненная форма и выправка, строгий порядок и воинская честь, словом, рыцари без страха и упрека, но если копнуть, найти нужную дверь, перед тобой откроется бездна морального разложения и чудовищного разврата — такого же грязного, как и постель Энн Кемпбелл.

Синтия вела машину, но внимание ее раздваивалось между дорогой и записной книжкой Энн Кемпбелл.

— Дай-ка мне, — сказал я.

Она кинула книгу мне на колени. Я стал перелистывать толстую дорогую настольную, но изрядно потрепанную тетрадь в твердом кожаном переплете, исписанную аккуратным почерком. На каждой странице значились имена, телефоны, адреса, многие из них зачеркнуты и заменены новыми: люди меняли места службы и соединения, страны и континенты, жен и мужей, умирали. В двух местах против вычеркнутых имен стояла пометка «пб» — «погиб в бою». Это была типичная телефонно-адресная книга офицера-служаки, охватывающая долгие времена и дальние расстояния, хотя не та дамская записная книжечка, которую я искал, но кое-кто из этой тетради наверняка знает подноготную Энн Кемпбелл. Будь в моем распоряжении два года, я опросил бы всех до единого. Ясно, что я должен передать тетрадь в нашу штаб-квартиру в Фоллз-Черч, где мой непосредственный начальник, полковник Карл Густав Хеллман, откроет ее, распорядится наделать копий и разослать по всему миру. В результате вырастет гора расшифрованных стенографических записей, протоколов, допросов, и она будет выше долговязого немца-зануды. Может быть, ему взбредет в голову прочитать ее, и тогда он надолго оставит меня в покое.

Несколько слов о моем начальнике. Карл Хеллман родился в немецкой семье, проживавшей недалеко от американской военной базы близ Франкфурта. Как многие голодные, обездоленные войной дети, он сделался любимцем полка и в итоге вступил в нашу армию, чтобы помочь родителям сводить концы с концами. В свое время в вооруженных силах США служило немало таких возвращенных к жизни германских янки, многие стали офицерами, иные служат и по сей день. Армии повезло, из них получились отличные офицеры. Но не повезло людям, которые у них под началом. Впрочем, что жаловаться. Карл — расторопный, преданный делу, исполнительный служака, корректный во всех смыслах этого слова. Единственная ошибка, какую я за ним знаю, состоит в том, что он полагает, будто я его люблю. Ошибаетесь, Карл, не люблю. Однако уважаю и могу доверить вам свою жизнь. Собственно, уже доверил.