Уклончивость нашего собеседника подлила масла в огонь. Синтия снова повысила голос:

— Полковник, скажите прямо: она говорила вам об этом или нет? Энн употребляла слова «ультиматум», «трибунал», «принудительное лечение», «увольнение со службы»? Делилась она с вами или нет? Спрашивала у вас совета или нет?

Мура явно возмутила резкость Синтии, и в то же время ему было не по себе от этого града вопросов, которые, по всей видимости, затрагивали что-то такое, что пугало его. Он, должно быть, решил, что у нас недостает информации и мы не сумеем подловить его.

— Я сообщил вам все, что знаю. Энн не рассказывала о том, что предлагал отец, и не спрашивала у меня совета. Повторяю: как наблюдавший за ней терапевт, я сводил свои вопросы к минимуму, по большей части слушал ее и давал советы, только когда меня об этом просили.

— Никогда не поверю, что мужчина способен на такую сдержанность в отношениях с женщиной, которую он знает шесть лет.

— Тогда вы не понимаете сущности психотерапии, мисс Санхилл. Я, конечно, давал ей советы в плане ее службы, назначений и тому подобного. Что касается ее отношений с родителями, то они обсуждались только на психотерапевтических сеансах и никогда не затрагивались в служебное время или часы досуга. Так мы договорились с Энн Кемпбелл с самого начала и не нарушали этой договоренности. Медики, например, не любят приятелей, которые просят поставить им диагноз на площадке для гольфа. Адвокаты придерживаются такого же правила и не дают юридических советов за стойкой бара.

— Спасибо за сведения, которые вы нам сообщили, полковник, — сказала Синтия. — Вижу, вы глубоко все продумали. Могу ли я сделать вывод, что у потерпевшей не было возможности провести с вами беседу об ультиматуме и сроке его истечения?

— Можете, и это будет правильный вывод.

— Итак, когда все эти годы душевной боли, горя и ненависти должны были прийти к логическому завершению, ни у вас, ни у Кемпбелл не нашлось времени серьезно об этом поговорить?

— Энн сама не пожелала обсуждать эту тему со мной, однако мы условились встретиться после ее разговора с отцом. Мы даже назначили время — вчера, в полдень.

— Я не верю вам, полковник, — решительно заявила Синтия. — Убеждена, что между ультиматумом генерала и тем, что случилось с Энн, существует определенная связь, и вам об этом известно.

Полковник Мур встал:

— Я не потерплю, чтобы меня называли лжецом.

Синтия тоже встала. Они были как два борца, готовые к схватке.

— Нам уже известно, что вы лжете.

Это правда, мы знали, что Мур был вместе с Энн Кемпбелл на стрельбище номер шесть. Думаю, что Мур тоже понял: мы знаем это. Иначе нас обвинили бы в оскорблении полковника. Мы уже переступали порог тайны. Я тоже поднялся.

— Спасибо за внимание, которое вы нам уделили, полковник. Не пытайтесь жаловаться на нас полковнику Кенту. Одной жалобы в неделю за глаза хватит... Я выставляю охрану у вашего кабинета, сэр, и если вы попытаетесь уничтожить какие-либо бумаги или вынести что-либо отсюда, буду вынужден произвести задержание.

Мур весь трясся: то ли от страха, то ли от негодования — не знаю и не хочу знать.

— Я выдвину против вас обоих официальное обвинение, — выдавил он наконец.

— На вашем месте я не стал бы этого делать. Мы с мисс Санхилл — ваша последняя надежда уйти от петли — или пули? Надо справиться. Сейчас так мало смертных приговоров, что люди начинают забывать, как они приводятся в исполнение. В любом случае советую не раздражать меня. Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Всего доброго, полковник.

Мы вышли, а Мур так и остался стоять, лихорадочно соображая, что ему предпринять. Раздражать меня в его планы не входило.

Синтия поставила свой «мустанг» на парковке у здания военной полиции в нескольких ярдах от моего «блейзера». Выйдя из машины, мы увидели три редакционных автофургона и группу людей, конечно же, журналистов. Они тоже заметили нас. Вероятно, мы подпадали под описание следователей, ведущих дело Энн Кемпбелл, потому что они двинулись на нас, как стая саранчи. Я уже упоминал, что Форт-Хадли — открытый военный городок, и не пускать сюда законопослушных и исправно платящих налоги граждан невозможно. Иные вообще рады встрече с прессой, но мне она ни к чему.

Первым к нам подбежал хорошо одетый молодой человек с завитыми волосами. В руках у него был микрофон. Его коллеги попроще держали наготове ручки и блокноты — я видел, что на нас нацелено несколько телекамер.

— Вы уорент-офицер Бреннер? — выкрикнул завитой и сунул мне под нос микрофон.

— Нет, сэр, — ответил я, — я обслуживало здесь автоматы с кока-колой.

Мы шли к дверям в саранчовой стае.

Женщина-репортер пытала Синтию:

— Вы уорент-офицер Санхилл?

— Нет, мэм, — ответила наконец Синтия, — я здесь с кока-коловым наладчиком.

Но журналисты — народ ушлый и дошлый, от них просто так не отделаешься. Продолжали сыпаться вопросы. У входа в полицейское управление стояли два дюжих парня с «М-16» в руках. Я поднялся по ступеням и обернулся к толпе, которая не могла двинуться дальше, и сказал:

— Доброе утро.

Толпа мгновенно затихла. Я слышал, как стрекотали телекамеры и щелкали фотоаппараты.

— Расследование по факту убийства капитана Кемпбелл продолжается. Мы располагаем несколькими вещественными доказательствами, но пока нет ни одного подозреваемого. Задействованы все наличные силы Форт-Хадли, общевойскового Управления по расследованию преступлений и местной полиции. Все мы работаем в тесном сотрудничестве. В ближайшие дни будет проведена пресс-конференция.

Обычный треп.

Трах-тах-тах! Разразился гром вопросов. Кое-какие я сумел разобрать: «Разве она не была также изнасилована?», «Говорят, ее нашли голой и распятой на земле — это так?», «Ее задушили?», «Выходит, второе изнасилование за неделю?», «Вы допросили ее бойфренда, сынка шефа полиции?».

— Ответы на все вопросы вы получите на пресс-конференции, — произнес я.

Едва мы вошли в здание, как наткнулись на полковника Кента. Он был раздосадован.

— Никак не могу заставить их уйти, — пробурчал он.

— И не заставите. Вот это мне и нравится в нашей стране.

— Да, но на территории базы находится дом Бомонов, пришлось выставить там охрану. Снуют всюду как ищейки. Правда, на стрельбища и на Джордан-Филдз им не попасть — на дорогах дежурят мои люди.

— Может быть, им повезет больше, чем нам.

— Не нравится мне это... Есть новости?

— Побеседовали с полковником Фаулером и полковником Муром. Пошлите, пожалуйста, двух ребят к полковнику Муру, и поскорее, пусть посидят с ним. Ему запрещено уничтожать бумаги и выносить что-либо из кабинета.

— Хорошо, сделаю... Вы его арестуете?

— Мы все еще пытаемся вытянуть из него психологический портрет погибшей.

— Кому это нужно?

— Мисс Санхилл и мне.

— Зачем? Какое отношение это имеет к Муру?

— Как вам сказать... Чем глубже я копаю, тем меньше нахожу у него оснований убивать свою подчиненную. Зато вижу серьезные мотивы у других людей.

— Пол, я понимаю ваши действия, но только до известной черты, — раздраженно сказал Кент. — Сейчас вы уже переступили эту черту. Если Мур окажется убийцей и его арестуют фэбээровцы, у вас будет бледный вид.

— Знаю, Билл. Но если я арестую невиновного в преступлении человека, вид у меня будет еще бледнее.

— Вы мужик или баба?

— Идите к черту!

— Забываетесь, Бреннер! С вами говорит старший по званию.

— Идите к черту... сэр.

Я повернулся и пошел по коридору к нашему кабинету. Синтия последовала за мной. Кент стоял на месте, разинув рот.

В кабинете нас ожидала стопка телефонных сообщений, пачка заключений от криминалистов и коронера и множество всяких бумаг с пометкой «Прочти и распишись», то есть полусекретной информации, добрая половина которой меня не касалась. В армии могут перепутать ведомости выплаты твоего денежного содержания, отправить жену с детьми в Японию, а домашнюю мебель — на Аляску, забыть, где ты проводишь отпуск. Но как только ты рапортовал о своем прибытии для исполнения временных обязанностей, тебя немедленно включат в список № 1, список № 2 или список № 3 на получение дурацких и памятных записок. Таков порядок, и исключений не делается, даже если ты работаешь в чужом кабинете, под вымышленным именем и выполняешь секретное задание.