— На ее медальоне это указано.

— Ты смеешься, Карл?

— Это серьезное обвинение.

— Карл, повторяю: это у нас на личной почве. Не ладим мы с ней.

— В Брюсселе вы отлично ладили. По крайней мере мне так доносили.

Пошел ты...

— Карл, ты хочешь, чтобы я все тебе объяснил?

— Мне уже объяснял один такой в Брюсселе год назад и мисс Санхилл минуту назад. Мои сотрудники должны вести себя пристойно в личной жизни. Я не требую от них обета безбрачия, но настаиваю, чтобы они сохранили благоразумие и не позорили себя и армию.

— Я никогда не позорил армию!

— Если бы жених мисс Санхилл пустил тебе пулю в лоб, разбираться во всей заварушке пришлось бы мне.

— Последним желанием перед тем, как моим мозгам разлететься на куски, у меня было бы: только не это!

— То-то. Ты на службе, и изволь установить нормальные служебные отношения с мисс Санхилл. Все, дискуссия окончена.

— Слушаюсь, сэр, — отчеканил я и добавил: — А она замужем?

— Тебе-то какая разница?

— Личные соображения, сэр.

— Никакой личной жизни до завершения этого дела. Что-нибудь еще?

— Ты сказал нашей подруге о предполагаемом эксперименте?

— Сам скажешь.

Карл Густав повесил трубку, а я сидел и размышлял над тем, как мне поступить. Вариантов вроде бы множество, но все они сводились к двум: уволиться или продолжать тянуть лямку. Свои двадцать лет я отслужил, могу подать рапорт об отставке, выйти на волю с половинным жалованьем и начать наконец жить.

Существует множество способов завершить армейскую карьеру. Большинство мужчин и женщин добиваются на последний год-полтора спокойного назначения и по истечении срока пропадают в безвестности. Многие, особенно из старшего офицерского состава, ждут очередного звания, пока их не попросят потихоньку выйти на пенсию. Некоторые счастливчики выходят в отставку в сиянии славы. Есть, наконец, кто совершает последний рывок к славе и сгорает в ее пламенных лучах. Главное — выбрать удобный момент.

Я знал, что, если сейчас выйду из игры, сегодняшнее происшествие будет преследовать меня до могилы. Я уже клюнул на это дело и не представляю, что бы я делал и говорил, если бы Карл попытался отстранить меня от него. Но Карл — упрямый сукин сын, у него развит дух противоречия. Когда я говорил, что не хочу заниматься этим делом, я получил его, и когда я говорил, что не хочу работать с Синтией, я получил ее. Не такой уж он, Карл, умный, как воображает.

На столе в моем новом кабинете уже лежали личное дело и медицинская карта капитана Энн Кемпбелл. Личные дела охватывают все годы пребывания военнослужащего в рядах вооруженных сил и бывают содержательны и интересны. Если идти по хронологии, то двенадцать лет назад Энн Кемпбелл поступила в военную академию Уэст-Пойнта, окончила в первой десятке своего курса, использовала традиционный выпускной месячный отпуск и по личной просьбе была направлена в офицерское военно-разведывательное училище в Форт-Уачука, штат Аризона. Потом она поступила в аспирантуру Джорджтаунского университета, где и получила степень магистра психологии. Следующий ее шаг — выбор того, что мы называем специализацией, в данном случае это была психологическая война. Энн прошла соответствующее обучение в Учебном центре войск специального назначения имени Джона Ф. Кеннеди в Форт-Брэгге, затем там же была назначена в четвертую группу по проведению психологических операций. Оттуда ее перевели в Германию, затем снова в Форт-Брэгг. Потом был Персидский залив, Пентагон и, наконец, Форт-Хадли.

Оценки службы капитана Кемпбелл были исключительно высокие, но я и не ожидал ничего другого. Результаты ее армейских тестов выявляли такой коэффициент умственного развития, благодаря которому она попадала в категорию гениев, составляющих два процента от общего населения страны. Но сколько же этих двухпроцентников прошло передо мной в качестве подозреваемых, и в основном по делам об убийстве! Так называемые гении раздражительны, нетерпимы к другим людям, думают, что не обязаны подчиняться общепринятым нормам поведения, как все остальное человечество. Среди них много психопатов и людей, находящихся в непримиримом разладе с обществом и самими собой, и все они глубоко несчастны. Они мнят себя одновременно и прокурором, и судьей, и палачом — именно в этом качестве они и попадают ко мне в руки.

Сегодня передо мной была не подозреваемая, а жертва — из тех самых двухпроцентников, хотя это обстоятельство могло не иметь никакого отношения к делу. Но чутье подсказывало мне, что Энн Кемпбелл сама была в чем-то виновата еше до того, как стала жертвой.

Я раскрыл медицинскую карту Энн Кемпбелл и сразу заглянул в конец, где обычно записывают данные о психологических особенностях пациента. Там я нашел результаты осмотра, которые требовались для поступления в Уэст-Пойнт. Психиатр писал: «Очень целеустремленная, энергичная личность с высокой степенью приспособляемости. После двухчасового собеседования и изучения результатов тестирования я не обнаружил в ее характере никаких авторитарных черточек, отклонений в восприятии окружающего мира, нарушений умственного и душевного состояния, физиологических и сексуальных нарушений».

Далее в заключении медика говорилось, что не существует явных психологических проблем, которые могли бы помешать Энн Кемпбелл пройти курс Военной академии США и выполнять предъявляемые там требования. Энн Кемпбелл была нормальной восемнадцатилетней американской девушкой — что бы это ни значило в последней четверти XX века. Все прекрасно, все замечательно. Листая дальше, я наткнулся на запись, относящуюся, судя по дате, к осеннему семестру третьего года обучения. Кадету Кемпбелл предписывалось явиться к психиатру академии, хотя кто дал предписание и по какому поводу, не указывалось. Некий доктор Уэллс отметил в своем заключении: "Кадету Кемпбелл было рекомендовано пройти полный медицинский осмотр и в случае необходимости соответствующий курс лечения. Кадет Кемпбелл утверждает: «Со мной все в порядке» — и неохотно отвечает на вопросы, хотя у меня нет особых оснований доложить ее командиру о ее непослушании. В ходе четырех собеседований, каждое из которых продолжалось около двух часов, она неоднократно заявляла, что просто устала от физической и академической перегрузки, беспокоится за свои занятия и оценки и вообще переработала. Это обычные жалобы со стороны кадетов — первокурсников и второкурсников, но я редко наблюдал такое умственное и физическое напряжение у учащихся третьего курса. Я осведомился, не существует ли каких-нибудь других причин ее напряженности и чувства беспокойства; может быть, влюбленность или неурядицы дома. Она заверила меня, что дома у нее все в порядке и у нее нет никакого интереса к молодым людям ни в стенах академии, ни вне ее. Приходится констатировать, что пациент — молодая женщина с ослабленным здоровьем, чрезвычайно рассеянная и встревоженная, находящаяся в глубокой депрессии. В ходе собеседований она неоднократно принималась плакать, хотя каждый раз брала себя в руки и просила извинения.

Временами казалось, что она готова сказать нечто большее, выходящее за пределы обычных жалоб со стороны кадетов, но всегда снова замыкалась, уходила в себя. Тем не менее однажды она сказала: «Не имеет значения, посещаю я занятия или нет, вообще не имеет значения, что я здесь делаю, меня все равно выпустят, даже с отличием». Я, естественно, спросил, не потому ли она так думает, что она — дочь генерала Кемпбелла. Она ответила: «Нет, меня в любом случае выпустят из академии, потому что я оказала им услугу». Когда я спросил, что она имеет в виду и кто эти «они», она коротко ответила: «Старики». Дальнейшие расспросы не принесли результатов.

Я считаю, что мы приблизились к верной оценке состояния пациента, однако окончательное освидетельствование, на котором настаивал ее непосредственный начальник, было отменено без объяснения причин высшим руководством, но мне неизвестно, кем именно.

Я считаю, что кадет Кемпбелл остро нуждается в освидетельствовании и курсе терапии — добровольном или принудительном. Если этого окажется недостаточно, рекомендую созвать консилиум для решения вопроса об отчислении кадета Кемпбелл из академии по состоянию психического здоровья".