Кент молчал.

— Билл, мы с Синтией раскопали кое-какие вещи, которые нас беспокоят. Может быть, вы поможете нам объяснить их.

Кент отпил пиво.

— Прежде всего это письмо, — сказала Синтия, доставая из сумки листок бумаги, и подала его Кенту.

Он пробежал письмо глазами — он знал его наизусть.

— Понимаю, как оно огорчило вас, — продолжила Синтия. — Женщина разносит личные отношения по всему городку и причиняет неприятности единственному человеку, который привязан к ней.

Чтобы скрыть замешательство, Кент сделал большой глоток пива.

— Почему вы думаете, что я был привязан к ней?

— Чувствую. Вы были привязаны к ней, а она чересчур занята собой. Не захотела ответить на ваши чувства и заботу.

Сыщик, расследующий убийство, иногда вынужден говорить плохо о мертвом. Убийце неприятно слышать, что его жертва была образцом добродетели, верной дочерью Господа Бога, какой описывал Энн Кемпбелл полковник Фаулер. При этом вы не отбрасываете напрочь проблемы добра и зла, как предлагает Карл Хеллман, — просто ставите их в другую перспективу, давая понять подозреваемому, что содеянное им вполне объяснимо.

Билл Кент был не дурак, он видел, к чему мы клоним, но молчал.

— Мы также располагаем записями из ее дневника о каждом вашем свидании, — продолжала Синтия.

— Распечатки лежат у компьютера, — добавил я.

Синтия пошла к столу с компьютером, принесла страницы, потом села перед Кентом и начала читать. Записи в дневнике были откровенные, но, в сущности, не эротические. Они напоминали медицинское исследование: ни слова о любви, о чувствах, только бесстрастные описания половых актов. Слушать это Кенту было, естественно, неприятно, но дневник подтверждал, что Энн Кемпбелл думала о нем не больше, чем о своем вибраторе. По его лицу я видел, что в бедняге закипает гнев — эмоция, которая меньше всего поддается контролю и неизбежно ведет к распаду личности.

Кент встал и сказал:

— Я не намерен это слушать.

Я тоже встал.

— Нет, вы должны выслушать. Пожалуйста, сядьте. Без вас мы ничего не можем сделать.

Он вроде бы заколебался: уйти или остаться, но колебание было, как говорится, на публику. Кент понимал, что сейчас происходит самое важное событие в его жизни, и если он уйдет, то оно произойдет без него. С наигранным недовольством он опустился на стул. Я тоже сел.

Синтия продолжала читать, как будто ничего не случилось. Она нашла ударный пассаж:

— "После долгого сопротивления Билл наконец почувствовал вкус к сексуальному удушью. Любимый его прием заключается в следующем: он накидывает себе на шею петлю и вешается на стенном крюке, а я в это время делаю ему минет. Но Билл любит также привязывать меня к кровати, как он сделал это сегодня, и, стянув мне горло шнуром, работать во мне мощным вибратором. Он так наловчился в этой процедуре, что я кончала и кончала..."

Синтия посмотрела на Кента и стала перелистывать страницы дальше.

Кент не был сейчас ни рассерженным, ни растерянным; он, казалось, унесся мысленно куда-то далеко-далеко, то ли вспоминая светлые деньки, то ли стараясь проникнуть в темное, неопределенное будущее.

Синтия принялась за чтение последней записи, той, которую Грейс прочитала нам по телефону:

— "В Билле снова заговорил собственник. Я думала, что это в прошлом. Он приехал сегодня вечером, когда у меня был Тед Боуз. Мы с ним еще не спустились вниз. Они выпили с Кентом в гостиной, и тот начал корчить из себя начальника. Потом Тед уехал, а мы с Биллом поругались. Он говорит, что если я выйду за него замуж или просто буду жить с ним, то бросит жену и работу. Билл знает, почему я занимаюсь с ним и другими мужиками тем, чем занимаюсь, но ему взбрело в голову, что между нами что-то серьезное. Он настаивает, я возражаю. Сегодня ему даже секс был не нужен. Он говорил и говорил. Я дала ему выговориться, хотя мне не по сердцу то, что Билл говорит. Почему некоторые мужчины думают, что с дамой надо быть рыцарем в сияющих доспехах? Я сама себе рыцарь и дракон, живу в собственном заколдованном замке. Все остальные — пешки в моей игре. Билл не очень проницателен, он этого не понимает, а объяснять я не собираюсь. Я сказала, что подумаю над его предложением, а до того не будет ли он любезен приезжать ко мне только тогда, когда мы условимся. Билл разозлился, даже ударил меня. Потом сорвал с меня одежду и взял прямо на полу. Когда насытился, ему стало легче, но уехал он тем не менее в дурном настроении. Он становится опасен, но мне все равно. Если не считать Уэса, Билл единственный, кто смеет угрожать мне и поднимать на меня руку. Тем он и интересен".

Синтия положила листки на стол.

— Вы взяли ее силой на полу в гостиной? — Я кивнул в сторону соседней комнаты.

— Если вы задались целью унизить меня, то вам это удалось, — ответил Кент.

— Моя цель, полковник, состоит в том, чтобы найти убийцу Энн Кемпбелл и выяснить, почему он это сделал.

— Вы думаете, я... что-то скрываю?

— Да, мы думаем, что скрываете.

Я взял пульт управления, включил телевизор и видеокассетник. На экране выплыло лицо Энн Кемпбелл. Она читала лекцию.

— Не возражаете? — сказал я. — Эта женщина прямо гипнотизирует меня, как она гипнотизировала вас и многих других. Так и тянет иногда посмотреть на нее. Это помогает кое-что понять.

Капитан Энн Кемпбелл говорила:

— "Когда психология, которая является наукой врачевания, используется как орудие войны, возникает вопрос морали. — Она сняла микрофон с кафедры и пошла на камеру. Потом села на край сцены, свесив ноги. — Мне вас так лучше видно, ребята".

Я исподволь бросил взгляд на Кента. Он пристально смотрел на экран, и, если судить по моим собственным чувствам, ему безумно хотелось снова увидеть ее живой, в этой комнате, притронуться к ней и сказать ей что-то...

Энн Кемпбелл стала развивать мысль о моральной стороне психологических операций на войне, о желаниях, потребностях и страхах человеческой личности вообще.

— "Психология — оружие мягкое, не то, что 155-миллиметровый артиллерийский снаряд, — говорила она. — Но с помощью листовок и пропагандистских радиовещаний можно вывести из строя больше неприятельских батальонов, чем тяжелой артиллерией. Нет необходимости убивать людей, если можно подчинить их своей воле. Гораздо приятнее видеть, как вражеский солдат бежит к вам с поднятыми руками и падает перед вами на колени, чем стрелять в него".

Я выключил кассетник и сказал:

— Держится Энн хорошо, не правда ли, Билл? Она из тех, кто всегда привлекает внимание внешностью, речью, умом. Жаль, что я не был с ней знаком.

— Напрасно жалеете.

— Напрасно? Почему?

Он набрал в легкие воздух и выдохнул:

— Она была... она была стервой.

— Стервой?

— Да, стервой... Энн из тех женщин... таких редко встретишь... Женщина, которой все восхищаются... считают милой, приветливой, высоконравственной... как девчонку с соседнего двора. Мужчины таких любят. Но на самом деле она водит людей за нос. Ей ни до кого нет дела... И развращена до мозга костей.

— Интересная получается картина... Надеюсь, вы дополните ее несколькими штрихами.

Кент не заставил себя уговаривать. Следующие десять минут он делился своим мнением об Энн Кемпбелл. Местами оно соответствовало реальности, чаще было далеко от нее. Синтия принесла ему очередную банку пива.

В сущности, Билл Кент выстраивал обвинительное заключение — так же как это делали охотники на ведьм триста лет назад. Злая колдунья, наводит на людей порчу, губит души и тела мужчин, притворяется богобоязненной и трудолюбивой, но по ночам якшается с темными силами.

— Посмотришь эту пленку — женственная, милая, обаятельная, — говорил Кент, — но стоит почитать дневник, во всей своей красе предстанет. Я уже говорил, как она увлекалась Ницше: человек и сверхчеловек, Антихрист и прочий заморский бред... Могла прийти вечером в кабинет к мужчине и лечь под него, а наутро забыть о его существовании.