Хотя если не кривить душой (особенно перед собой), этим летом ее самочувствие оставляло желать лучшего. Этим летом все стало как-то… по-другому.

Когда боль действительно унялась – самую малость, – она поползла по короткому коридору в сторону кухни, которую уже заливали первые лучи солнца. Это было красиво, хотя, лежа на полу, она едва ли могла в полной мере оценить прелести розового света. Каждый раз, когда боль снова становилась непереносимой, она останавливалась и клала голову на свою костлявую руку, чтобы отдышаться и прийти в себя. Во время этих передышек она размышляла о семи возрастах человека и о том, как они образовывали почти идеальный (в своем идиотизме) замкнутый круг. Вот так же ползком перемещалась она в четвертый год Первой мировой войны, которую словно в насмешку называли «войной за то, чтобы навсегда покончить с войнами»! Потом Кончетта Абруцци ползком кралась по двору дома своих родителей – фермеров из Даволи, – чтобы поймать одну из куриц, которые легко убегали от нее. А выбравшись из того пыльного захолустья, она начала совсем другую жизнь, деятельную, интересную, плодотворную. Она опубликовала двадцать поэтических сборников, пила чай с Грэмом Грином, ужинала в гостях у двух президентов США, но превыше всего ценила то, что Господь наградил ее красивой, умной и странным образом одаренной правнучкой. И чем же заканчивались эти славные страницы истории ее жизни?

Снова ползком, вот чем. Все вернулось к началу. Dio mi benedica[13].

Она добралась до кухни, проползла через овальное пятно солнечного света и оказалась рядом с небольшим столиком, за которым, как правило, ела три раза в день. На нем лежал ее мобильный телефон. Четта ухватилась за ножку стола и трясла его до тех пор, пока телефон не свалился на пол. И при этом, meno male[14], не разбился вдребезги, как она опасалась. Она набрала номер, который ей дали как раз на случай подобного дерьма, а потом пришлось ждать, проклиная весь технологический абсурд XXI века, пока механический голос предупреждал, что все разговоры записываются.

Наконец, слава Пресвятой Деве Марии, раздался голос нормального человека:

– Служба «Девять-один-один» слушает. Что у вас произошло?

Лежавшая на полу женщина, которая много десятилетий назад охотилась за курицами на юге Италии, произнесла четко и ясно, несмотря на сильную боль:

– Меня зовут Кончетта Рейнолдс. Я живу на четвертом этаже в доме номер двести девятнадцать по Мальборо-стрит. Кажется, я сломала бедро. Не могли бы вы прислать «скорую помощь»?

– С вами сейчас кто-нибудь есть, миссис Рейнолдс?

– В наказание за мои грехи никого нет. С вами говорит глупая старуха, которая считала, что прекрасно проживет одна. И между прочим, я предпочитаю называться «мисс Рейнолдс».

Люси она позвонила незадолго до того, как ее на больничной каталке перевезли в операционную.

– Я сломала бедро, но врачи могут все исправить, – сказала Кончетта. – По-моему, в таких случаях вставляют стальной стержень или что-то в этом роде.

– Ты упала, Момо? – спросила Люси, сразу же подумав об Абре, которой еще неделю предстояло провести в летнем лагере.

– О да, я упала, и еще как! Но перелом, вызвавший падение, произошел совершенно спонтанно. Как я понимаю, такое часто случается с людьми в моем возрасте, а поскольку в наши дни до моих лет доживают многие, докторам приходится постоянно сталкиваться с подобными проблемами. Нет никакой необходимости приезжать ко мне прямо сейчас, но, думаю, ты все равно захочешь приехать. Нужно обсудить кое-какие детали.

Люси почувствовала холод где-то внизу живота.

– Какого рода детали?

Уже накачанная валиумом, или морфием, или что там они в нее вкололи, Кончетта нисколько не волновалась.

– По всей видимости, перелом бедра – наименее серьезная из моих проблем.

Она объяснила, в чем дело, на что ушло совсем немного времени. Закончила словами:

– Только не говори ни о чем Абре, cara. Я получила от нее десятки электронных писем и даже одно настоящее, и, кажется, ей хорошо в летнем лагере. Пусть узнает как можно позже, что старушка Момо завершает свой земной путь.

Люси подумала: И она всерьез считает, что от Абры можно что-то скрыть?

– Для того чтобы прочитать твои мысли, не обязательно быть экстрасенсом, amore. Но вдруг случится так, что на этот раз плохие новости не дойдут до нее?

– Что ж, может быть, – сказала Люси.

Она едва успела положить трубку, как телефон снова зазвонил.

– Мама? Мамочка! – Это была Абра, и она плакала. – Я хочу побыстрее вернуться домой. У Момо рак, и я хочу домой.

Вернувшись досрочно из летнего лагеря «Тапауинго» в штате Мэн, Абра получила прекрасное представление о том, как живут ее сверстники, чьи родители развелись. Они с мамой провели две последние недели августа и первую неделю сентября в квартире Четты на Мальборо-стрит. Старушка сравнительно легко перенесла операцию на бедре и отказалась задержаться в больнице, равно как и отказалась от лечения рака поджелудочной железы, который нашли у нее медики.

– Никаких таблеток, никакой химиотерапии. Девяносто семь лет! Я достаточно пожила на этом свете. Что касается тебя, Люси, то я запрещаю тебе проводить следующие шесть месяцев, принося мне на подносе в постель еду и лекарства. У тебя есть своя семья, а я вполне могу позволить себе нанять круглосуточную сиделку.

– Ты не проведешь последние дни своей жизни в окружении посторонних людей, – возразила на это Люси тоном, который не допускал ни малейших возражений.

Абра и ее отец знали, что спорить с ней после этого бесполезно. Не решилась ей перечить и Кончетта.

Вопрос местонахождения Абры даже не обсуждался. С девятого сентября у нее начинался учебный год в восьмом классе средней школы Эннистона. Так сложилось, что Дэвиду Стоуну как раз предоставили творческий отпуск для написания давно задуманной книги, в которой он проводил анализ «бурных двадцатых», сравнивая их с «неистовыми шестидесятыми». И получилось, что, подобно многим девочкам, с которыми познакомилась в лагере, Абра теперь курсировала между своими родителями. Всю рабочую неделю она жила в Эннистоне с отцом и ходила в школу, а выходные проводила в Бостоне с Люси и Момо. Она считала, что ничего хуже быть не может… но жизнь богата неприятными сюрпризами.

Дэвид Стоун, хотя теперь работал дома, никогда не ходил к почтовому ящику, чтобы достать полученную корреспонденцию. При этом он заявлял, что почта США превратилась в обслуживающую саму себя бюрократическую организацию и перестала выполнять свои функции еще на рубеже тысячелетий. Лишь временами приходила посылка с книгой, которую он выписывал для работы, или, чаще, бандероли с каталожными покупками Люси, но все остальное, как утверждал Дэвид, было сплошным рекламным мусором.

Когда дома была Люси, она открывала почтовый ящик и просматривала полученное за утренней чашкой кофе. В основном приходила действительно всякая ерунда, которая отправлялась прямиком в помойку. Но в начале сентября Люси дома не бывала, и потому Абра – теперь номинальная хозяйка – проверяла почту на обратном пути из школы. Она же мыла посуду, дважды в неделю стирала их с отцом вещи и иногда включала пылесос, если не забывала об этом. Она взяла на себя все домашние хлопоты совершенно безропотно, потому что знала, что Люси опекает Момо, а книга отца крайне важна для него. Он подчеркивал, что пишет БЕЛЛЕТРИСТИКУ, а не НАУЧНЫЙ ТРУД. Если книга будет иметь успех, он сможет перестать преподавать и заняться профессиональным писательством, по крайней мере на какое-то время.

В тот день, 17 сентября, в почтовом ящике обнаружился рекламный буклет «Уолмарта», открытка с объявлением об открытии в городе нового зубоврачебного кабинета («ВАША УЛЫБКА – НАША ЗАБОТА!») и два глянцевых листка от местных торговцев недвижимостью, предлагавших таймшеры на горнолыжном курорте Тандер.