— В каком отношении?

— Что вы сделаете все, что нужно.— Он взял желтую рукопись под мышку.— Не, будем больше говорить об этом. Я полагаю, вы знаете, что делаете. Я хороший издатель, но в этих делах совсем не разбираюсь. Наверно, в действительности я просто хвастун.

Спенсер пошел к двери. Канди посторонился, давая ему дорогу, затем подскочил к двери и открыл ее. Спенсер кивнул ему и вышел, я последовал за ним. Я остановился возле Канди и посмотрел в его темные глаза.

— Никаких фокусов, амиго!—предупредил я его.

— Сеньора очень устала,— тихо сказал он.— на ушла в свою комнату. Не нужно ей мешать. Я ничего не знаю, сеньор. Все будет в порядке, сеньор.

Я вынул из кармана нож и отдал ему. Он улыбнулся.

— Никто не доверяет вам, Канди, но я доверяю.

— Большое спасибо, сеньор.

Спенсер уже сидел в машине. Я сел за руль, включил мотор и поехал обратно к Беверли-хилл. Его я высадил у бокового входа в отель.

— Я всю дорогу раздумывал над этим,— сказал он, выходя.— Она, должно быть, не совсем нормальная. Я думаю, что ее не осудят.

— Ее вообще не станут судить,— сказал я.— Но она этого не знает.

Спенсер снова взял под мышку желтую рукопись и поклонился мне. Я видел, как он открыл дверь и вошел в отель. Больше я не видел Говарда Спенсера.

Домой я приехал поздно и совершенно разбитый. Была одна из тех ночей, когда воздух кажется тяжелым, а ночные шумы приглушенными и отдаленными. Высоко в небе стояла унылая и равнодушная луна. Я расхаживал взад и вперед по комнате, проиграл несколько пластинок, почти не слушая музыки. Все время я слышал тиканье, но в доме ничего не тикало. Это тикало в моей голове. Я был в почетном карауле у гробов.

В постель я лег, когда уже рассвело.

Телефонный звонок вырвал меня из черной глубины сна. Я повернулся на кровати, нащупал ногами туфли и увидел, что спал не более двух,часов. Чувствовал я себя прескверно. Глаза слипались, рот словно был набит песком, Я поднялся, вышел в гостиную, взял трубку и спросил-

— В чем дело?

— Это Канди, сеньор.

— Доброе утро, Канди.

— Сеньора умерла.

Умерла. Что за холодное, черное слово — в каждом разговоре. Сеньора умерла.

— Надеюсь, вы не приложили к этому руки.

— Это от лекарства, думается мне. Эта штука называется димедрол. Штук сорок-пятьдесят было в баночке, а теперь она пустая. Вчера вечером сеньора не ужинала. Сегодня утром я влез по приставной лестнице и заглянул в окно. Одета так же, как вчера днем. Я выдавил стекло в окне и влез в комнату. Сеньора умерла. Холодная, как ледяная вода.

— Вы кому-нибудь звонили?

— Да, доктору Лорингу. Он позвонил в полицию. Они еще не приехали.

— Так-так, доктору Лорингу. Человеку, который всегда приходит слишком поздно.

— Я не показал бы ему письмо.

— Письмо к кому?

— К сеньору Спенсеру.

— Отдайте его полиции, Канди. Проследите, чтобы оно не попало в руки доктору Лорингу! Отдайте полиции. И вот еще что, Канди: ничего не скрывайте. Не лгите, говорите правду! На этот раз правду, и всю правду.

Наступила короткая пауза, затем Канди сказал:

---Си, я понял. До свидания, амиго!

Он положил трубку. Через полчаса мне позвонил Берни Олс.

— Ну, хитрец, приезжайте и терпите! — сказал он.

Начальник полицейского управления был на открытии недели фиесты в Санта-Барбаре. В кабинете были Хернандец, Олс, представитель коронера и доктор Лоринг, с лицом врача, пойманного при производстве незаконного аборта. Еще присутствовал некий Лауфорд, работник окружной прокуратуры,—худой неприметный мужчина, брат которого, по непроверенным слухам, был заправилой у азартных игроков в районе Сентрал-авеню,

Перед Хернандецом лежала розовая бумага с написанным зелеными чернилами текстом.

— Это не официальное заседание,— объявил Хернан-дец, когда все устроились поудобнее на жестких стульях,— Без стенографисток и магнитофона. Говорите все, что хотите! Доктор Вейс представляет здесь коронера, который уполномочен решить, нужно ли проводить дознание. Как ваше мнение, доктор Вейс?

Тот был толстый, веселый и производил впечатление делового человека.

— Я думаю, что в дознании нет надобности,— ответил он.— Все внешние признаки указывают на отравление наркотиком. Когда приехала санитарная машина, женщина еще слабо дышала и находилась в глубокой коме. Все рефлексы отсутствовали. При таком состоянии удается спасти одного из сотни. Кожа холодная, дыхание с трудом можно было уловить. Слуга принял ее за мертвую. Через час она умерла. Как я слышал, дама иногда страдала сильными приступами бронхиальной астмы. Димедрол был прописан для лечения приступов доктором Лорингом.

— Доктор Вейс, что вы можете сказать о количестве принятого димедрола?

— Смертельная доза,— ответил он с улыбкой.— Точное количество сразу не установишь. Нужно знать историю болезни умершей, которая могла приобрести или иметь врожденную малую чувствительность к этому медикаменту. Судя по ее состоянию, она приняла 2300 миллиграммов, или четырех-пятикратную дозу, смертельную для человека, не имеющего привычки к препарату.

Он вопросительно посмотрел на доктора Лоринга.

— Миссис Эд не имела к нему привычки,— холодно сказал Лоринг.— Прописанная на прием доза была одна-две таблетки по пятьдесят миллиграммов. Три или четыре раза в сутки.

— Но она приняла сразу 50 таблеток,—сказал Хернандец.— Не находите ли вы, что опасно прописывать такое количество? Насколько тяжела была у нее бронхиальная астма?

Лоринг презрительно усмехнулся.

— Приступы появлялись периодически, как это бывает при астме. Они не являлись статус астматикус, как мы называем стадию, когда больному угрожает опасность задохнуться.

— У вас есть замечания, доктор Вейс?

— Ну, если бы у нас не было письма покойной и никаких сведений о том, сколько она приняла таблеток,— медленно проговорил доктор Вейс,— мы могли бы предполагать, что она по ошибке приняла слишком большую дозу. Однако пределы такой передозировки невелики. Завтра мы будем иметь точные данные о количестве.

Хернандец угрюмо смотрел на стол.

— Я не знал, что наркотики употребляются для лечения астмы,— сказал он.— Век живи, век учись.

Лоринг покраснел.

— Только в случаях необходимости, капитан. Я это подчеркнул. Врачи не всегда могут приехать вовремя. Приступ астмы может начаться внезапно.

Хернандец бросил на него быстрый взгляд и обратился к Лауфорду:

— Что произойдет у вас на службе, если я передам это письмо прессе?

Представитель окружной прокуратуры посмотрел на меня пустым взглядом.

— Что здесь делает этот человек, Хернандец?

— Его попросил прийти я.

— Откуда вы знаете, что он не передаст репортерам всего, что здесь говорится?

— Да, болтать он мастер! Это я уже заметил, когда он сидел за решеткой.

Лауфорд ухмыльнулся и откашлялся.

— Я читал это мнимое признание,— осторожно сказал он,— и не верю ни одному слову. Подумайте о том, что пережила эта женщина: душевное потрясение, потеря мужа, определенное действие наркотика, плюс прошлое — бомбежки в Англии во время войны, тайное вступление в брак, внезапное появление первого мужа и т. д. Несомненно, все это вызвало у нее чувство виновности и она решила избавиться от него, признавшись в том, чего не было на самом деле.—Он помолчал, огляделся и продолжал: — Я не могу решать за окружного прокурора, но, по-моему, это признание не должно было вызвать судебного разбирательства, даже если бы женщина осталась жива.

— А также потому, что вы уже поверили одному признанию, которое противоречит этому,—съязвил Хернан-дец.

— Не горячитесь, Хернандец! Любые органы юстиции и полиция должны считаться с реакцией общественности. Если газеты напечатают это признание, наше положение будет незавидным. Это факт.

— Ну хорошо, это ваше дело,— сказал Хернандец.—  Напишите мне расписку!