Как и Деймон, Фицджеральд до войны успел жениться, но получил от жены письмо, именуемое солдатами «Дорогой Джон…», в котором та признавалась, что полюбила другого и намерена сочетаться с ним браком.

– Это был холодный развод, – сказал Морис. – Брачные узы были разорваны в Рино, как раз в то время, когда я находился в Северной Атлантике, чуть южнее Исландии.

Он поклялся, что больше никогда не женится, а когда одна дама, обитавшая в их квартире почти три месяца, дала понять, что желала бы связать с ним жизнь, Морис в присутствии Деймона с издевательским пафосом прочитал ей отрывок из пьесы, в которой играл:

– Женщины облапошивали меня, женщины надували меня, женщины грубо мне отказывали и со мной разводились. Они издевались надо мной, дразнили меня, изменяли, укладывали в постель, охраняли и предавали. Чтобы живописать мои отношения с женщинами, нужен могучий дар Шекспира. Я был замороченным мавром, незадачливым датчанином, тронутым Троилом, фальшивым Фальстафом, страдающим Лиром и простодушным Просперо. Был я и Меркуцио, и в теле моем зияла рана глубже колодца и в пять раз шире, чем церковные врата. И все это сотворили со мной женщины. – Одарив претендентку невинным поцелуем в лобик, он спросил: – Надеюсь ты получила некоторое представление о том, как я отношусь к интересующему тебя сюжету?

Девица, как и ожидал Фицджеральд, расхохоталась и больше к этой теме не возвращалась. Она оказалась покладистой и как ни в чем не бывало продолжала посещать их дом, мирно уживаясь с постоянно меняющейся по составу стайкой других дам.

Дабы сохранить дружбу, Деймон и Фицджеральд заключили молчаливое соглашение о том, что не будут посягать на тех женщин, которых привел другой. Договор этот не нарушался даже во время самых разнузданных оргий. Так продолжалось до тех пор, пока Деймон не привел в дом Антуанетту.

Она вскоре стала неотъемлемой частью их жизни. Три или четыре раза в неделю она спала с Деймоном и даже решалась на приготовление еды в те редкие моменты, когда у Фицджеральда иссякал запас его поварих.

Радуясь дневной тишине бара, Деймон, которому теперь угрожали не субмарины, а совсем другие напасти, пошел по второму кругу.

– Сделайте на этот раз двойное, – сказал он бармену.

Хотя с самого завтрака у него во рту не было ни крошки и пил он на пустой желудок, виски не оказывало на него никакого действия.

Он оставался трезвым, грустно вспоминая те буйные годы и тот единственный момент, когда ему стало по-настоящему плохо рядом с Фицджеральдом.

Вернувшись с работы домой, Деймон сразу понял: что-то не так. Был холодный вечер из тех, которые часто случаются зимой в Нью-Йорке. Шагая домой из агентства мистера Грея, Деймон промерз до костей, и ему не терпелось выпить, устроившись у камина, который, как он полагал, догадался разжечь Фицджеральд.

Но огня в камине не было, а Морис с налитыми кровью глазами все еще пребывал в халате, и это говорило о том, что он весь день не выходил из дома. Не очень устойчиво держась на ногах, он со стаканом в руке расхаживал по гостинной. Деймон с первого взгляда определил, что Фицджеральд пьет всю вторую половину дня. Морис никогда не пил перед спектаклем, а как раз в этот вечер ему предстоял выход на сцену.

Появление Деймона в гостиной, казалось, смутило Фицджеральда.

– О, – произнес он, поднимая стакан, – ты застал меня в момент совершения непростительного для служителя муз преступления. Актер собирается выйти на сцену од воздействием винных паров.

– Что случилось, Морис?

– А случилось то, что я – дерьмо, если это вообще можно считать открытием в такой день и в моем возрасте. Выпей со мной. Нам обоим это очень может понадобиться.

– До подъема занавеса, Морис, меньше трех часов.

– Я могу сыграть это коммерческое бродвейское дерьмо даже во сне, – презрительно заметил Фицджеральд. – Более того, я могу позволить занавесу подняться без меня, и пусть публика догадывается, кого из персонажей не хватает.

– Перестань, Морис. В чем все-таки дело?

– Хорошо, хорошо, нянька ты моя. – Фицджеральд подошел к столу, на котором они держали бутылки, лед и посуду. – Вот, позволь мне самому приготовить тебе выпивку. Все горничные разбежались. И вовремя, надо сказать. – Когда он наливал виски Деймону и пополнял свою посуду, его руки тряслись, а горлышко бутылки стучало о края стаканов.

Выплескивая виски из обоих стаканов, Морис проковылял через всю комнату к тому месту, где стоял Деймон. Деймон взял стакан, отпил немного и уселся.

– Вот это правильно, дорогой друг, сиди. Разговор будет долгим.

– О'кей, Морис, – сказал Деймон, – в чем дело?

– А дело в Антуанетте, – ответил Фицджеральд, или, точнее, в ней и в твоем добром друге, нареченном при рождении Морисом – внебрачном сыне Джеральда.

– Ты все еще ничего не сказал, – произнес Деймон ровным голосом, хотя ему страшно хотелось придушить этого человека, с которым он бок о бок прошел войну, а после ее окончания провел сотни безумных ночей.

– А ты все еще не догадался? – Фицджеральд, как видел Деймон, пытался произвести впечатление кающегося грешника, но хотя Морис и был в стельку пьян, по его роже можно было заметить, что он хитрит.

– Нет, – ответил Деймон, – не догадался.

– Благословенны будьте невинные, живущие в столь черном мире.

Фицджеральд неожиданно швырнул свой стакан в камин. Виски забрызгало пол, стакан разлетелся вдребезги, ударившись о решетку камина.

– И сколько же времени это между вами продолжается? – спросил Деймон, все еще ухитряясь говорить негромко.

Он не желал слышать ни подробностей, ни объяснений, ли оправданий. Ему лишь хотелось поскорее избавиться от нависавшей над ним опухшей хитроватой физиономии. Вопрос последовал автоматически.

– Месяц. Ровно столько времени, сколько нужно для того, чтобы леди сделала окончательный выбор.

– Боже, – сказал Деймон, – ведь она спала со мной эти субботу и воскресенье. Да и прошлой ночью тоже. Ты находился в соседней комнате.

– Amor omnia vincit, а может быть, Omnia amor vincit. Одним словом: «Любовь побеждает все». Мужчин и женщин. Хороших друзей. Женщин и мужчин. Диких зверей в джунглях.