– Это становится заметно по его виду, – сказал Оливер. – Он никогда не выглядел таким измученным. Работа все накапливается, а босс к ней не притрагивается. Я пытаюсь взять на себя как можно больше, но я – рядовой солдат, а не офицер, и, если возникает необходимость принять серьезное решение, никто, кроме него, этого сделать не может. Тем не менее… – в его тоне зазвучала тревога, – мне не нравится идея, которую ты высказала. Слишком рискованно встречаться один на один в темном и скорее всего безлюдном месте.
– Роджер пойдет не один, – решительно заявила Шейла. – С ним буду я.
– Шейла, – запротестовал Оливер, – парень может быть убийцей.
– Вот тогда мы это и выясним, – усмехнулась она. – А сейчас скажи, какой вклад ты можешь внести в нашу портретную галерею.
– Боюсь, что ничего серьезного, – произнес Оливер. – Я, как и он, на первое место поставил бы Махендорфа. Этот парень груб, а воспитан, как последняя дворняга. Если можно составить мнение о человеке по его литературным опусам, то Махендорф просто переполнен насилием. А еще… – задумчиво пожевал он губами, сразу став похожим на размышляющего ребенка, – а еще я, пожалуй, могу назвать лишь Джиллеспая.
– Вот это действительно сюрприз, – сказала Шейла. – Роджер его очень ценит.
– Роджер ценил его очень высоко, – поправил ее Оливер. – После первой книги. Она была великолепна. Но позже у него поехала крыша. Маниакально-депрессивный психоз, паранойя, шизофрения… Одним словом, все на свете. Когда Джиллеспай принес свою вторую книгу, Роджер решил, что это какая-то идиотская шутка. Прежде чем поговорить с автором, он дал прочитать ее и мне. Книга оказалась полнейшим бредом: триста страниц тарабарщины, в которой я не уловил ни крупицы смысла. Когда Джиллеспай явился в офис, чтобы получить отзыв о своей рукописи, в его словах также не оказалось смысла. Думаю, он переживал один из своих маниакальных периодов. Джиллеспай дико хохотал, расхаживал по кабинету и, размахивая руками, орал о том, что это самое великое творение со времен Джойса и что он, вне всякого сомнения, получит за него Нобелевскую литературную премию. Затем, прежде чем один из нас успел вставить хотя бы слово, он объявил, что за ним охотятся ФБР, ЦРУ, русские и евреи, чтобы под пытками выведать ядерные секреты, которыми он владеет. Кое-кто торгует информацией о нем, и у него оказалось слишком много двуличных друзей, причастных к заговору против него. Имена этих людей ему известны, их Судный День уже не за горами. Но им удалось восстановить против него его собственную жену, и та пыталась засадить его в психушку, а когда ей это не удалось, она убежала, прихватив с собой двоих детей. Ну и денек был… Фу!
– В каком же мире мы живем! – сказала Шейла. – И что мы за существа? После дня, проведенного в обществе психа, или скандала, во время которого сильный мужчина спускает с лестницы больного, потерянного мальчишку, мы спокойно принимаем ванну, идем в ресторан ужинать, на концерт слушать Моцарта или наслаждаемся спектаклем. По дороге домой покупаем газету и, бросив взгляд на заголовки, кричащие о резне в Индии, новом воздушном налете на Ливан и авиационной катастрофе, унесшей две сотни жизней, откладываем газету, чтобы просмотреть утром. Мы занимаемся любовью, храпим, тревожимся о своем банковском счете, забываем регистрироваться для участия в выборах, планируем отпуска… – Шейла недовольно скривилась, как будто вспомнив, что все прошлые отпуска не доставили ей ни малейшего удовольствия. – Как вы поступили с этим несчастным, больным человеком и его рукописью? – спросила она, покачав головой.
– Прежде всего мы попытались его успокоить. Сказали, что прочитали книгу, но некоторые места не поняли и, прежде чем показывать издателю, над ней надо еще немного поработать. – Оливер поднял рюмку кальвадоса и внимательно посмотрел ее на свет, словно в золотистой сущности яблока – первого в мире искусительного плода – таился ответ на дилемму Джиллеспая. – Джиллеспай встретил наши слова с восторгом. Он назвал нас своими несчастными приземленными друзьями, пояснив, что мы и не смогли понять его творение, так как оно создано для более рафинированных и утонченных душ, которые будут населять наш мир в грядущие века. Он счастлив, что мы не поняли книги, продолжал бедняга, ибо понимание означало бы, что его замысел потерпел фиаско. Мы сможем постичь суть творения лишь после того, как много раз умрем и столько же раз претерпим перевоплощение. Весь этот бред перемежался диким хохотом. Он оказывает нам величайшую честь, заявил Джиллеспай. Мы – вестники его апофеоза. «Передайте манускрипт Чарльзу Бернарду, моему издателю – человеку, который испытал прикосновение божественного озарения, – и ваши имена на веки веков войдут в анналы истории мировой литературы», – добавил он. Затем он прочитал нам сонет, ты его знаешь – «…тот стих переживет и бронзу и гранит…».
– Роджер мне никогда об этом не рассказывал.
– Роджер никогда и никому об этом не рассказывал. И с меня взял клятву хранить молчание. Он не хотел, чтобы слухи о том, что у Джиллеспая не все дома, еще больше осложнили жизнь бедняги. Я впервые упоминаю об этом случае.
– Ну и что же Роджер сказал Джиллеспаю?
– Что он мог сказать? – пожал плечами Оливер. – Пообещал утром лично доставить рукопись издателю и заметил – настолько мягко, насколько это было возможно, – что Джиллеспаю следовало бы немного поговорить с психиатром. Джиллеспай взглянул на него с подозрением и заявил, что психиатры состоят в сговоре с теми, кто высасывает у писателей мозги, оставляя пустой череп. Затем он посмотрел на часы на левой руке, бросил взгляд на часы на правом запястье, извлек из кармана третьи часы и еще раз проверил время. После этого, делясь с нами тайной, он прошептал, подмигнув: «Вашингтонское время, московское и время в Иерусалиме. Пора уходить», – добавил бедняга и, пританцовывая, вышел из кабинета.
– И Роджер действительно на следующее утро отнес книгу мистеру Бернарду? – спросила Шейла.
– Отнес. Роджер всегда держит слово – пусть даже дал его отъявленному психу. Бернард поинтересовался его мнением о рукописи, на что Роджер ответил: «О своем мнении ничего сказать не могу, прочитайте сами». Издатель позвонил нам через два дня и сказал, что книга беспросветна, именно так – «беспросветна». Бернард – очень порядочный человек, иначе он употребил бы более резкие выражения. На другой день он вернул нам рукопись со специальным курьером. Мы не знали, где обитает Джиллеспай. Бедняга сказал, что у него несколько тайных убежищ, и он никогда не спит две ночи подряд в одной постели. Нам оставалось только ждать. В конце концов Джиллеспай объявился на пороге нашего офиса. День был дождливый, а он был без пальто и шляпы. Вид такой, словно его подняли с морского дна. Бедняга заявил, что пришел за авансом. Когда Роджер сказал, что аванса не будет, а рукопись возвращается, Джиллеспай воспринял это философски. «У них имеются глаза, но они слепы», – изрек он. Затем в его душе пробудились подозрения. «Бернард был двуличным другом, – заявил он, – и я в нем ошибся». Оказалось, что и в Роджере он тоже ошибся. «Заговор имеет разветвленные ядовитые корни, и корни эти постоянно разрастаются, – продолжал Джиллеспай, – но Судный День близок, и древо зла будет выкорчевано». Его речь вдруг обрела высокое библейское звучание. Он положил рукопись в рваную картонную коробку и удалился. Дождь к этому времени усилился, и если ему предстояло прошагать под ним хотя бы пару кварталов, листы в коробке должны были неизбежно превратиться в пропитанную водой бумажную массу. – Оливер прикончил кальвадос и предложил: – Заказать еще?