– Да.

– Миссис Смит, говорит мистер Бронсон. Могу ли я переговорить с мистером Смитом?

– Это не мама, мистер Бронсон, это Нэнси. О, какой ужас!

– Да, мисс Нэнси?

– Вы хотите поговорить с папой, мистер Бронсон? Но его нет; он уехал в форт Ливенуорт с рапортом. И мы не знаем, когда снова увидим его!

– Ну-ну, не плачьте, пожалуйста. Не надо плакать.

– Я не плачу. Я просто немножко расстроилась. Вы хотите поговорить с мамой? Она дома... но она лежит.

Лазарус торопливо думал. Конечно, ему хотелось поговорить с Морин. Но... нет, пожалуй, не следует, это излишне.

– Пожалуйста, не тревожьте ее. А вы не можете сказать, когда вернется дедушка?

(Может ли он ждать? Ах ты, черт!) – Что вы, дедушка еще вчера вернулся.

– А нельзя ли поговорить с ним, мисс Нэнси?

– Его тоже нет дома. Он ушел в город несколько часов назад. Наверное, в шахматный клуб. Вы не хотите что-нибудь передать ему?

– Нет. Просто скажите, что я звонил. Перезвоню попозже. И еще, мисс Нэнси, – не волнуйтесь.

– Как же мне не волноваться?

– Я умею угадывать будущее. Никому не рассказывайте, но поверьте мне. Старая цыганка заметила мои способности и всему меня научила. Ваш отец вернется. В этой войне он даже не будет ранен. Я знаю.

– Ах, не знаю, можно ли верить вашим словам... Однако, пожалуй, мне стало чуточку легче.

– Запомните, так и будет.

Лазарус вежливо распрощался и повесил трубку.

* * *

Шахматный клуб... Конечно же, сегодня дедуся не будет сшиваться в игорном доме. Но поскольку заведение располагается неподалеку, можно зайти, посмотреть, а потом вернуться и дождаться деда у подъезда. Дедуся сидел за шахматным столиком, но даже не пытался изобразить, что обдумывает шахматную задачу. Он был чем-то недоволен.

– Добрый вечер, мистер Джонсон.

Дедуся поднял голову.

– А чего в нем доброго? Садись, Тед.

– Благодарю вас, сэр. – Лазарус опустился в кресло. – Ничего доброго, вы сказали?

– Что? – Старик посмотрел на него так, словно только что увидел. – Тед, как по-твоему, я в хорошей физической форме?

– Безусловно.

– Я способен взять ружье на плечо и прошагать в день двадцать миль.

– По-моему, да. (Не сомневаюсь в этом, дедуся.) – То же самое я сказал умнику на призывном пункте. А он ответил, что я, с его точки зрения, слишком стар! – Казалось, Айра Джонсон готов был заплакать. – Я спросил его, с каких это пор сорок пять лет уже старость. А он велел мне убираться и не задерживать очередь. Я сказал, что один могу вздуть его и еще трех мужиков. И тогда меня выставили. Тед, меня выставили! – И дедуся закрыл свое лицо ладонями. Потом опустил руки и пробормотал: – А я носил армейскую синюю форму еще до того, как этот наглый выскочка научился ходить на горшок.

– Мне очень жаль, сэр.

– Я сам виноват: взял с собой свидетельство об увольнении... и забыл, что в нем проставлена дата моего рождения. Как по-твоему, Тед, если я выкрашу волосы и поеду в Сент-Луис или Джоплин, меня возьмут? Как ты считаешь?

– Вероятно. (Я знаю, что у тебя ничего не получилось, дедуся. Однако, по-моему, ты ухитрился попасть во внутренние войска. Но я не могу сказать тебе этого.) – Я так и сделаю! Но увольнительную оставлю дома.

– Значит, я могу отвезти вас домой? Моя жестянка стоит у клуба.

– Да, думаю, я вернусь домой... на какое-то время.

– А не заглянуть ли нам в "Пасео" и не пропустить по рюмочке?

– Неплохая идея. А это тебя не разорит?

– Вовсе нет.

Лазарус вел машину и помалкивал. Заметив, что старик успокоился, он развернулся, проехал немного на восток от 31-й улицы и остановился.

– Мистер Джонсон, можно я скажу вам кое-что?

– Что? Говори.

– Если вас не возьмут, даже с выкрашенными волосами, советую вам не слишком расстраиваться. Потому что вся эта война – ужасная ошибка.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что сказал. – (Что я могу ему сказать? Чему он поверит?

Я не могу совсем ничего не говорить – это же дедуся, научивший меня стрельбе и еще тысяче разных вещей. Но чему он поверит?) – Эта война никому не принесет пользы; после нее станет еще хуже.

Дедуся посмотрел на него, сдвинув клочковатые брови.

– Тед, ты что, симпатизируешь Германии?

– Нет.

– Может, ты пацифист? А что – может быть, ведь ты никогда не говорил о войне.

– Нет, я не пацифист. И не симпатизирую Германии. Но если мы выиграем эту войну...

– Ты хочешь сказать, когда мы выиграем эту войну!

– Хорошо: когда мы выиграем эту войну, окажется, что на самом деле мы ее проиграли. Мы потеряем все, за что, как мы думали, боролись. Мистер Джонсон резко изменил тактику.

– Когда ты идешь в армию?

Лазарус помедлил.

– У меня еще есть парочка неотложных дел.

– Я знал, что вы ответите мне именно так, мистер Бронсон. До свидания.

Дедуся повозился с дверной ручкой, ругнулся и вылез из автомобиля.

– Дедуся! То есть я хотел сказать, мистер Джонсон. Позвольте я все-таки довезу вас домой. Пожалуйста!

Дед покосился на Лазаруса через плечо и проговорил:

– Не на твоей жестянке, трусливый засранец. – И быстро зашагал по улице к ближайшей остановке.

* * *

Лазарус подождал, пока мистер Джонсон подымется в автобус, и поехал следом, не желая признать, что отношения с дедом безнадежно испорчены. Он увидел, как старик вышел из автобуса, и уже собрался догнать его и попытаться заговорить снова.

Но что он скажет? Он понимал чувства дедуси, понятно было, почему он так думает. К тому же Лазарус наговорил столько лишнего, что никакой разговор не поможет. И он медленно поехал вдоль 31-й улицы. На Индиана-авеню остановился, купил у газетчика "Звезду", зашел в аптеку, сел возле фонтанчика с содовой, заказал вишневый фосфат и развернул газету.

Но читать не стал, а просто задумался, уставившись в газетный лист. Продавец содовой вытер мраморный прилавок перед ним и выжидательно замер. Лазарус заказал еще один фосфат. Когда это повторилось еще раз, Лазарус попросил разрешения воспользоваться телефоном.

– Хоума или Белла?

– Хоума.

– За сигарным прилавком. Заплатить можно мне.