— Спасибо, мама, я рад, что заслужил твое одобрение, — ответил Сильванеш.

Лицо его в эти минуты было исполнено безмятежного покоя. Он напряженно смотрел в ночное небо, словно пытался сосчитать все звезды на темном небосводе.

— Отец рассказывал мне одну историю, — неожиданно промолвил Сильванеш, когда Эльхана уже собиралась уходить. Он повернулся на бок, и звон цепей отдался тихим плачем в тишине ночи. — Историю о женщине из человеческого рода, я сейчас не помню ее имени. Она пришла в Квалинести, когда опасность и несчастья грозили эльфам этой страны, и принесла голубой хрустальный жезл. Она объяснила эльфам, что жезл послан им Богами. Ты помнишь эту историю, мама?

— Конечно, сынок. Ту женщину звали Золотая Луна, и вся эта история — чистая правда.

— Скажи, пожалуйста, а эльфы поверили ей, когда она сказала, что несет в своих руках дар Богов?

— Нет, — протянула Эльхана.

— Ее, кажется, называли колдуньей и ведьмой? И так думал мой отец. Но ее дар был послан Богами, правда же?

— Не совсем так, сынок... — начала было Эльхана, но юноша перебил ее.

— Я устал, мама. — Сильванеш натянул одеяло на голову и перекатился на другой бок. — Да будет благословен твой отдых, — добавил он.

— Спи спокойно, мой сын. — Мать наклонилась и поцеловала его в щеку. — Мы продолжим наш разговор завтра утром, но пока я хочу только напомнить тебе, что в эту самую минуту Рыцари Тьмы именем так называемого Единого Бога разрушают нашу несчастную столицу.

Ни единым звуком не отозвался на ее слова Сильванеш, лишь грустная мелодия цепей послужила Эльхане ответом: то ли он устраивался поудобнее на ночь, то ли выражал так свое несогласие.

Эльхана Звездный Ветер обошла лагерь, проверила, хорошо ли несут вахту дозорные. Убедившись, что все в порядке, она присела на берегу реки и отдалась невеселым думам о сыне.

Река тосковала вместе с ней, и наконец Эльхане стало казаться, что она разбирает слова, которые напевает ей река.

[Здесь и далее перевод стихов В. Мещей.]

Затем река словно бы вышла из берегов, ее темные воды нахлынули и затопили Эльхану.

Проснулась она внезапно и сразу же обнаружила, что давно настало утро. Солнце стояло высоко над вершинами деревьев, мчавшиеся по небу облака то закрывали его лик, то открывали вновь, и казалось, что солнце подмигивает, улыбаясь хорошей шутке.

Сердясь на себя за недисциплинированность, Эльхана вскочила на ноги и к своему неудовольствию увидела, что лагерь погружен в глубокий сон. Даже дозорные уронили подбородки на грудь, закрыв глаза, а их оружие валялось на земле.

Спящий Самар лежал неподалеку. Его рука была протянута к ней, словно он пытался разбудить ее, но сон, очевидно, сковал его прежде, чем он успел вымолвить хоть одно слово.

— Самар! — вскричала Эльхана, принявшись расталкивать его. — Самар! Проснитесь! Что-то с нами неладно!

Старый эльф пробудился и тут же вспыхнул от стыда, поняв, что проспал. Его гневное восклицание подняло всех на ноги в ту же минуту.

— Не понимаю, что произошло, — виновато проговорил он. — Странно, что нас тут не перерезали во сне. Я ведь собирался выступать с рассветом! Нас ждет долгая дорога, а мы потеряли без малого два часа. Нам следует...

— Самар! — закричала Эльхана в ужасе. — А где мой сын? Смотрите!

Дрожащей рукой она указывала на отброшенное в сторону одеяло, на разбитые наручники и кандалы. Те самые наручники и кандалы, разбить которые оказалось не под силу топорам. В грязи отпечатались следы обутых ног и конских копыт.

— Он похищен! — только и смогла выговорить Эльхана. — Среди ночи на моего мальчика напали и увезли!

Самар проследил взглядом за следами копыт: они вели к берегу реки и там исчезали. Он вспомнил огромного, цвета бычьей крови, жеребца, который накануне днем носился без привязи по лесу.

— Никто не похищал его, королева, — уверенно и грустно сказал Самар. — За ним просто пришли. И он ушел от нас по своей воле.

Эльхана, едва сдерживая дрожь, посмотрела на покрытую рябью поверхность воды и вспомнила слова, что пела ей река прошлой ночью:

Усни, любовь, навек...

Палин Маджере не был заточен в Башне Высшего Волшебства. Хотя можно сказать, что был. Пленником он себя не считал, поскольку на него не надевали кандалы и он мог беспрепятственно гулять по всем помещениям Башни. Однако выйти из нее Палин не мог. На единственную дверь, которая вела наружу, было наложено суровое заклятие, надежно державшее ее запертой.

В комнате, отведенной Палину, имелась кровать, но не было ни одного стула. В ней имелась дверь, но не было окон. В углу комнаты располагался камин, но в нем давно не разводили огонь, и, почерневший от времени, он оставался неприятно холодным и пустым. Запасы пищи в Башне были обильны, но еда не слишком аппетитной. В кладовой высилась гора буханок белого хлеба, там же хранилась кухонная утварь, в том числе глиняные горшки, заполненные сушеными фруктами. Палин вскоре догадался, что этот хлеб, на редкость безвкусный, бледный и внешне похожий на губку, результат стараний мага, а не пекаря. Что же касается питья, то запас воды в кувшинах постоянно обновлялся, сохраняя, однако, затхлый и неприятный вкус.

Палин, проверив несложным заговором отсутствие в воде ядов, без всякого удовольствия запивал ею хлеб, застревавший в горле. Напрягшись, он развел в очаге огонь, но и это не сделало атмосферу в Башне более приветливой.

Кроме него и кендера, Башню Высшего Волшебства населял целый сонм призраков. Это были не те мертвецы, которые похищали у чародеев магию, — тех держали поодаль чьи-то заклятия. Эти же призраки являлись из прошлого самого Палина. Проходя по коридору, он неожиданно натыкался на себя самого — такого, каким он был, когда впервые оказался в этой Башне и проходил здесь свое Испытание. За другим поворотом он видел призрак своего дяди Рейстлина, когда-то предсказавшего великое будущее юному племяннику. Однажды он наткнулся на призрак Аши, увидев ее такой, какой она была при их первой встрече: прекрасной, загадочной, нежной и любящей. Эти призраки были полны печали, это были тени несдержанных обещаний и давно похороненных надежд, тени умершей или умиравшей любви.

Самым страшным здесь был призрак магии. Его беззвучные слова доносились до Палина из трещин, сетью покрывавших каменные ступени, из нитей потертых старых ковров, из пыльных складок бархатных занавесей, из сероватой зелени засохшего лишайника, свисавшего со старых стен.

Возможно, что именно из-за призраков Палин странным образом чувствовал себя в Башне как дома. Здесь ему было даже уютнее, чем в своем светлом, просторном и удобном доме в Утехе. Но, признаваясь себе в этом, он не испытывал радости. Скорее им владело чувство вины. Пробродив несколько дней по коридорам и покоям Башни, Палин наконец понял его причину. Здесь он снова становился ребенком — ребенком магии, возлюбленным чадом, пестуемым, лелеемым и направляемым ею. Здесь магия сама заботилась о нем, ограждая его от всех бед своей властью. Даже сейчас он иногда ощущал аромат сухих розовых лепестков и вспоминал дни былого счастья, которое испытал здесь. В Башне никто ничего от него не требовал, ничего не ожидал. Никто не смотрел на него с жалостью. Никто не был им разочарован.

Осознав это, Палин понял, что нужно бежать отсюда. Бежать во что бы то ни стало. Иначе он станет одним из этих привидений.

За четыре дня бесцельных блужданий по коридорам Палин составил себе примерный план Башни. В общих чертах она осталась такой, какой он ее помнил, однако некоторые изменения все же произошли, ибо каждый новый Хозяин Башни перестраивал ее в соответствии с собственными вкусами и нуждами. При Рейстлине молчаливые интерьеры Башни видели, помимо самого Хозяина, лишь его ученика, Темного Даламара, служивших им призраков да несчастных Живчиков — искалеченные и жалкие создания, которые томились в расположенном под землей Чертоге Созерцания.