Затем орел вернулся, покружил и сел на дерево в сотне ярдов от капрала.

Хэнкер снова взялся за удочку, лишь изредка бросая взгляд в сторону орла.

Через одну-две минуты позади человека пролетела маленькая птичка. Хэнкер не обратил на нее никакого внимания. Не заметил он и того, что птичка села на ветку над головой и внимательно оглядела его. Он услышал шум ее крыльев, легкий шелестящий звук, не более того.

Вскоре после этого из высокой травы позади капрала выбралась мышь. Орел тоже перелетел поближе.

Хэнкер понял, что он не один, когда почувствовал чье-то присутствие за спиной. Он обернулся, но никого не увидел. Его взгляд упал на маленькую мышку. Спокойно усевшись на земле возле его рыбачьей сетки, крошечное животное смотрело прямо на человека, не отводя глаз.

— Клянусь дыханием, — пробормотал он и в изумлении уставился на зверюшку. Что-то особенное было в этих глазках-бусинках.

Несколько минут спустя капрал Хэнкер поднялся со своего места на берегу реки, держа мышь в руке. Крапивник уселся на его плечо. Прекрасная громадная форель осталась в садке. Орел приземлился рядом с ней и с аппетитом вонзил свой клюв в рыбу.

Генерал Феликс совещался в это время со своими офицерами. Он получил кучу донесений о передвижении противника по дороге на Конджон. Багуты переправились через Тупалу и рыскали в районе Анделайна. Его собственная кавалерия уже несколько раз сталкивалась с ними.

Вошел сержант с запиской. Генерал Феликс мельком взглянул на листок и поспешно пообещал сделать что-нибудь через минуту.

Минута тем не менее затянулась. И совершенно внезапно входная дверь распахнулась, и появился Сеар, командир бийского легиона. На его лице застыло странное выражение, а на плече сидела маленькая птичка.

День еще не закончился. В Рундельском лесу было тихо. Релкин заметил лишь оленя, промелькнувшего вдоль лужайки на дальнем конце пшеничного поля, и подумал, как было бы здорово сходить поохотиться.

Базил проворчал, что охота — если кому интересно его мнение — это совершенно бездарная деятельность, не приносящая никакой прибыли. Дракон был слегка раздражен, он хотел, чтобы сражение как можно скорее началось и закончилось. Релкин понял намек и приволок Базилу целую гору армейского хлеба с большим количеством акха, а затем ведро воды, чтобы запить все это.

Баррикада, перекрывавшая главную дорогу через Леннинк, была уже полных двенадцати футов в высоту. Складывали ее из деревьев, кустарников, попавшихся под руку обломков, повозок, столов, стульев и даже прядильных колес. Собрали множество здоровенных булыжников и сложили так, чтобы драконам было удобно их бросать. Камни меньших размеров предназначались для солдат и дракониров.

Вдоль всего укрепленного южного края Леннинка залегли солдаты, поджидая неприятеля. Драконов Тридцать третьего Кадейнского эскадрона вывели за линию обороны для образования резерва. Капитан Идс присоединил к ним еще триста человек, чтобы в случае необходимости можно было закрыть любую дыру в обороне.

Защитники со всевозрастающим напряжением ждали, глядя за виноградники и пшеничные поля на отдаленный лес. Действительно ли неприятель уже подходит? Может быть, багутские всадники им только померещились? Может, это был обычный патруль или просто грабители?

Эйлса, дочь Ранара, со своими развевающимися из-под квадратной зеленой шляпы клана светлыми волосами, выполняя поручения своего отца, взад и вперед носилась вдоль баррикады, подобно сгустку энергии и красоты. Ее подруга Сильва делала то же самое. Ранар был очень беспокоен и стремился улучшить и подготовить позиции своих людей. Он наблюдал, что делают Идс и его офицеры, позаимствовал некоторые вещи и теперь старался приспособить новые приемы к привычным для Фирда.

Что до капитана Идса, то сейчас он сидел в качалке посреди комнаты, еще недавно служившей мирной спальней, на втором этаже дома, что по правую сторону от треугольной баррикады. На первом расположились драконы Сто девятого марнерийского эскадрона. Из окна перед Роркером Идсом открывался прекрасный вид на дорогу к Рунделю, которая образовывала темную складку в зелени леса. Идс взял подзорную трубу, но и тогда не обнаружил никаких признаков вражеского войска, которое ожидал. Его терзали сомнения. А что, если он ошибся? Что, если он зря истратил драгоценное время, которое мог бы использовать для броска на юг к Фитоу? Как долго он вправе оставаться здесь, не испытывая угрызений совести? Почему он предложил укрепиться именно здесь? Ведь он всего-то один раз увидел патруль багутов. Что, если ведьмы ошиблись?

У стены этого же дома, опершись спинами на камни и греясь на солнце, опускавшемся на западе, драконйры коротали время в разговорах.

Релкин и Мануэль сидели вместе. Маленький Джак занимался починкой рукояти меча Альсебры. Он обтягивал металл новой кожей, закрепляя ее маленькими скобками. Подошел Моно, взглянул на землю, насыпанную у стены, и принялся перетаскивать камни поближе.

— Как ты думаешь, они на подходе?

Релкин пожал плечами:

— Не знаю, Моно. Я видел нескольких багутов. Значит ли это, что и вся армия идет тем же путем? Ты должен спросить у Матери.

Брови Моно поднялись.

— Хо! Нынче Релкин уже спрашивает у Святой Матери?

Релкин мрачно усмехнулся:

— Скажем просто, что мои религиозные убеждения в эти дни расширились.

— Ты помнишь старину Мамплпизера, предсказателя? — спросил Моно.

— А, вся эта болтовня насчет «судьбы на поле битвы»?

— Кажется, он был прав. Релкин огляделся вокруг:

— За исключением одного. Мы в саду, в Арнейсе, это так, но где же розы? Предполагалось, что здесь должны быть розы.

— Мамплпизер ничего не упоминал ни о каких цветах.

Релкин мрачно рассмеялся:

— Мамплпизер был не единственным, кто предсказывал мне судьбу.

Моно пришлось удовлетвориться этими словами, потому что Релкин больше ничего не сказал. Некоторое время он беспокойно шагал туда-сюда, затем вернулся на свое место на баррикаде возле Чектора.

Релкин и Мануэль вернулись к прерванному разговору.

— Так что, Мануэль, что же сказал твой отец, когда ты рассказал, что хочешь пойти добровольцем и стать дракониром?

Мануэль скорчил гримасу:

— О боже! Папочка был в отчаянии. Он даже грозил лишить меня наследства, хотя я у него единственный сын. Весь дом дрожал от его гнева. Я прятался в школе. Хотел убежать из дома. Моя мать убедила меня не делать этого.

Подобно многим сиротам Релкин томился желанием узнать как можно больше о семейной жизни. Базил и Сто девятый эскадрон всегда были единственной семьей, которую он знал хорошо.

— Как, должно быть, приятно иметь мать и отца, который злится, — сказал он с обезоруживающей прямотой.

Мануэль вгляделся в лицо Релкина:

— А ты что, совершенно ничего не знаешь о своих родителях?

— Ничего. Меня ночью в корзинке оставили около двери храма. Все, что я знаю, сводится к следующему: моя первая учительница, старая Меддее, говорила мне, что я был седьмым сыном фермера и что моя мать умерла во время родов. Поэтому меня и подкинули. Я никогда не знал своего отца. Сначала я даже не думал об этом, а когда стал достаточно взрослым, учительница умерла, и никто, кого я расспрашивал, ничего не мог сказать.

— Извини меня.

Оба почувствовали, что Мануэль действительно огорчился.

— Теперь ты видишь, Мануэль, наша жизнь действительно отличается от твоей, — сказал Релкин.

— Отличается от всех наших, — сказал Джак. — Я вырос в сиротском доме в Марнери на улице Доков. Мы всегда завидовали тем, у кого есть родители. Нас дразнили ублюдками. И нам приходилось все время драться с ними.

— Вот по этой причине мы далеко не сразу приняли тебя в свой круг. Для нас это единственная карьера, но ты же мог быть кем угодно.

— Мне всегда хотелось стать дракониром и служить Империи. Я держал это в секрете от родителей многие годы, потому что понимал, что они этого никак не одобрят.