Клан криками выразил свое одобрение. Горцы сражались и проливали свою кровь, хорошо понимая, что если великая битва в Арнейсе будет проиграна из-за того, что они не придут, то они умрут посрамленными. И умрут под железной поступью страшного врага, который, конечно, обрушится и на них, хотя они и живут издревле в удалении от всех. Как сказал Ранар, нынешнее наступление было одним из самых масштабных в истории, даже крупнее, чем то наступление демонов из ужасного Дуггута, что было предпринято в древние времена с целью подчинить Веронат.

Слова Ранара облетели регулярное войско и Фирд в течение нескольких минут. Реакция воинов ничем не отличалась от ответа их командиров. Они бросились к палатке Ранара и окружили ее плотным кольцом, громко требуя, чтобы их взяли сражаться в Арнейсе.

Ранар отослал всех отдыхать, потому что весь следующий день придется идти ускоренным маршем.

Вождь клана остался наедине с дочерью. В глазах его застыла печаль. То, что сказал ему Идс, было для Ранара самым большим ударом в жизни. Он чуть не потерял сознание, когда понял, что Идс знает о Темной Лестнице, великой тайне, которую клан хранил на протяжении столетий. Обман вождя был разоблачен к его вечному стыду.

Он никогда не мог даже вообразить, что с ним может случиться такое. Но случилось, и изменить ничего нельзя. Теперь им предстояла битва. Он почувствовал это нутром сразу после сражения в Гвоздичной долине. Этот кошмар повторится вновь, и из клана Ваттель уведут всех женщин и убьют всех мужчин.

Вождь понимал, что клан не может вечно оставаться в стороне от службы Империи. Так было предсказано Ранару еще его отцом. И теперь Ранар раздумывал: неужели предсказания старика о свершении судьбы и полном разгроме клана сбудутся?

Эйлса принесла ему чашку настоя горькой травы и заставила выпить. После этого она проверила повязки. Раны были чистыми, но некоторые — очень глубокими, и девушка беспокоилась, как бы не началось заражение. Она уже предложила, чтобы Ранар сходил к врачу легиона. Но вождь отказался. Тревога Эйлсы росла, и она поделилась своими переживаниями с Релкином. Драконир тут же дал ей Старый Сугустус, и она принялась обрабатывать раны тампоном из обрезков прокипяченной ткани, пропитанным дурно пахнущей жидкостью из маленькой бутылочки.

Отец ее вздрогнул, как только жидкость попала под кожу.

— Клянусь дыханием! — присвистнул он. — Здорово щиплется!

— Значит, в ране началось заражение, отец. Это средство придумали в Империи, чтобы очищать гнойные раны и предупреждать смерть от небольших ран.

Ранар уставился на тампон и маленький пузырек.

— Что ж, моя собственная дочь предает меня и пробует мазь драконов на собственном отце, — шутливо сказал он.

— Я не предавала тебя, отец. Ведьмы знают все.

— Да, они знают все.

— Отец, события обрушиваются на нас лавиной, разве ты не видишь? Драконир говорит, что его судьба уже предсказана и он должен быть на поле битвы в Арнейсе. Мы все должны отправиться туда. Для меня это ясно.

Ранар кивнул и вновь скривился, когда Старый Сугустус проник в следующую рану:

— Возможно, ты права, дитя. Возможно, мы все погибнем в Арнейсе и само имя клана Ваттель угаснет, подобно лампе, в которой уже нет масла.

— Не надо так говорить, отец. Драконир сказал, что его судьбу предсказали эльфы. Ты в состоянии себе это представить? Я действительно не знаю, можно ли верить этому дракониру.

— По-моему, ты сильно увлечена этим юношей. Впрочем, он приятен и умен.

— О да, отец. Он поразительно много знает о мире. Для своих лет он видел слишком много.

— Ты можешь увлекаться парнем, дочь моя, но все же будь осторожна, хорошо? Бывают страсти, которые становятся неуправляемыми и приводят к несчастьям.

Она покраснела:

— О, отец, мы любим друг друга, но мы знаем, что наша любовь обречена. Он должен служить в легионе еще целых семь лет. Как я могу так долго ждать своей свадьбы, в особенности если под рукой у меня восхитительный Эдон Норват?

Ранар хмыкнул. Он знал настоящее отношение ее к Эдону Норвату.

— Дитя мое, если ты хочешь сделать свою собственную ошибку, ты можешь ее сделать, но тогда ты не сможешь зачать наследника Ранару, вождю клана.

Она вздохнула. Биологический императив наследственности.

— Я понимаю, отец.

Ранар молчал, пока она перевязывала его раны чистыми льняными бинтами. Он думал о будущем и о роке, который, кажется, навис надо всем, что ему дорого.

В дальней стороне лагеря, около больших палаток, где размещался Сто девятый марнерийский эскадрон драконов, сидели Релкин и маленький Джак. Осиротевший драконир задыхался от рыданий. Его дракон погиб, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Расп сгорел на погребальном костре, как и положено дракону. Но сам Джак был еще жив и теперь думал, что это не правильно. Он должен умереть и соединиться со своим драконом в царстве теней.

Самоубийства были обычным явлением среди дракониров, потерявших драконов, и все, включая командира эскадрона, были весьма обеспокоены судьбой мальчика. Дигаль Таррент чувствовал, что вряд ли может надеяться убедить юного Джака хоть в чем-то. Отношения между ними в последнее время только ухудшались. Таррент был вынужден попросить Релкина поговорить с Джаком.

Джак, когда не плакал или причитал, был мрачен и молчалив. Релкин долго выжидал, старательно подбирая слова:

— Джак, послушай меня. Ты потерял Распа, и мы все горюем с тобой. Все любили старину Распа. Мы не думаем, что ты забудешь его через день или два, но послушай, Джак, ты должен делать дело. Брайон ведь тоже погиб. Мы сегодня хоронили его.

— Я знаю, я там был.

— Но это означает, что у Альсебры нет больше драконира. Моно обработал ее раны, но ей нужен кто-то, кто будет ухаживать за ней постоянно. Возьми ее, Джак. Мы рассчитываем на тебя.

Релкин внутренне вздохнул с облегчением, когда понял, что Джак, пожалуй, не против. Тем не менее мальчик был не уверен, что справится.

— Мне нравится Альсебра, — сказал он. — Но она очень придирчива. Она — не как мой Расп. И я не знаю, нравлюсь ли ей я.

— Альсебра — необычайно умная дракониха, Джак. Мы все знаем это. Ты можешь рассчитывать на то, что она не будет к тебе попусту придираться. Она знает, что ей нужен драконир. Что, ты думаешь, она чувствует? Они с Брайоном росли вместе. Она в глубокой печали, так же как и ты.

— Правда? — Джак старался увидеть на лице Релкина какие-то признаки обмана.

— Так почему же я всегда чувствовал, что она меня не любит?

— Возможно, вначале она и не любила. Она ведь такая. Ты же сам сказал, что ей не легко понравиться. С Брайоном она тоже была не особенно ласковой. Он всегда жаловался на это. Но она здорово владеет своим Андаунтом, в сражении на нее просто залюбуешься.

— Это так, я видел, она выделывает с ним такие штуки, на которые был бы способен только человек с коротким мечом.

Релкин кивнул. Они с Базом часто говорили об искусстве Альсебры.

— Конечно, Андаунт маловат для дракона, — продолжал Джак. — И все ее снаряжение поменьше, чем у Распа. Я никогда не смогу воспользоваться чем-либо из его снаряжения.

— Они отдадут снаряжение Распа другому дракону, Джак. Ты же знаешь. Джак посмотрел на Релкина:

— Ты действительно думаешь, что я смогу это сделать, Релкин?

— Конечно, спроси ее.

Несколько минут юный Джак сидел, собираясь с силами, а затем поднялся и направился в палатку Альсебры. Шелковисто-зеленая дракониха не спала, она правила Андаунт на точильном камне.

Чуть позже Релкин взглянул через полу палатки. Джак сидел на спине у драконихи, осматривая ее повязки и раны. Они негромко говорили друг с другом, как обычно переговариваются драконир и дракон. Релкин отошел и взялся за свои дела. Утром им предстоял поход, а работы накопилось много.

Всю ночь на месте древнего дворца королей Вероната горели костры. На место отремонтированных лат, щитов и оружия солдаты подтаскивали к кострам все новые и новые груды помятого металла, подвозили тележки, нагруженные латами и шлемами драконов. К утру кузнецы еще не закончили, но готовились свернуть работы, потому что лагерь должен был сниматься сразу же после завтрака. И вот маленькая армия опять выступила в поход, легионеры, горцы, фермеры с озера Бур, драконы и дракониры.